Василий Голышкин - Лёшка

Все так и было. Он шел впереди, чавкая сапогами с ноги Вилли-гестаповца, по непрочному и талому от теплых стволов снегу и все время оглядывался то через правое, то через левое плечо. И когда оглядывался, то прежде всего ловил взглядом Вилли-гестаповца, шагающего по прямой позади него, а потом уже всех других, забирающих вправо и влево от него.

Вилли шел, держа на изготовке «вальтер», и он, идущий впереди него, был первой мишенью этого «вальтера». Случись что…

— Стой, кто идет?

Ему показалось, что голос, неожиданный и тревожный, упал откуда-то с неба. Поднял голову и обомлел, увидев распятого на сосне человека. Всего на долю секунды и обомлел, но тут же сообразил, что человек вовсе не распят, а, стоя на нижнем суке, руками держится за два верхних, причем в одной из них, правой, держит автомат, — прицелился и выстрелил в «распятого».

— Вася Коробко идет, — шепнул он вслед пуле.

И тотчас в ответ на его выстрел со всех сторон — спереди, сзади, справа и слева от него, — как эхо, загремели другие выстрелы.

Он прикинулся убитым и лежал, раскинув руки и уткнув нос в прокисший от земного тепла и пахнувший затхлой прелью неглубокий снежок, лежал до тех пор, пока не убедился, что через него, преследуя мнимых партизан, перевалили все, кто мог это сделать. Другие, которым, увы, сделать это было уже невозможно, валялись, взывая о помощи или навсегда замкнув уста, как Вилли-гестаповец, которого он узнал среди убитых.

Заяц поднял голову и навострил уши. Он сидел на сырой от росы поляне, а из леса прямо на него валил большой шум. Такой большой и густой, что заяц сперва подумал на шмелиную тучу: летит и жужжит. Заяц был не из трусливых и, хотя сердечко у него так и затопало ножками, будто само без него хотело убежать от опасности, не снялся с места, а дождался, когда шум примет зримую форму. И дождался!.. Но и тут не задал стрекача, а лишь отпрянул в сторону, с ужасом глядя, как из леса выползает большая, с лесникову сторожку, серая гусеница. Выползает и жужжит, как шмелиная туча. Тут он не выдержал и, подталкиваемый сердечком, пустился наутек.

А гусеница, миновав поляну, напала на деревья, мешающие ее ходу, и, ломая их, как спички, уползла в лес.

Время все лечит, в том числе и страх. Когда чувство страха прошло, заяц снова вернулся на поляну. Кроме поваленных по ту и по другую сторону деревьев, на ней, казалось, ничто не изменилось. Устало кудрявилась пожухлая трава, стыдливо дрожал на осеннем холоде ковыль, растопырив голые ладошки метелок, безжизненно свисали со стебельков головки колокольчиков, утративших летний звон.

Заяц попрыгал, попищал, жалуясь самому себе, что нечем полакомиться, и вдруг увидел блестящую паутину, которая, пересекая поляну, тянулась вслед за ушедшей гусеницей. Может быть, то была не гусеница, а большой паук? Ведь только паук, а не что иное в природе тянет за собой живой след — паутину. Но по сравнению с паучьей она была куда толще… В сто, тысячу раз толще и столь же несъедобна, как и паучья.

Глупый заяц, где ему было знать, что это за «паутина»? А будь он умный заяц, да разбирайся в технике, да ко всему этому понимай по-немецки… В общем, если бы да кабы! Но заяц не разбирался в технике, не понимал по-немецки, поэтому и не мог знать, что то, что он принял за паутину, никакая не паутина, а кабель телефонной связи. И что если послушать то, о чем говорят по этому кабелю, то можно услышать, как на одном конце провода сердитый голос кричит: «Здесь Гитлер, говорит Гитлер», а на другом конце — другой голос испуганно отвечает: «Здесь командир дивизии СС фон Тюльф. Я вас слушаю, мой фюрер…» И тут же, вибрируя от страха, — еще бы, самому фюреру докладывает! — сообщает о положении дел на своем участке фронта.

Но заяц, как было сказано, не разбирался в технике и не понимал по-немецки, поэтому и не мог знать, кто и о чем разговаривает по телефонному кабелю, который он принял за паучью паутину. Тем более он не знал и не мог знать, что кабель этот связывает ставку Гитлера в Варшаве с гитлеровской армией на востоке.

На этот раз зайца насторожили шаги. Робкие, осторожные… Он навострил уши и глаза и увидел мальчика в желтой, как блин, кепке, посаженной глубоко на лоб. Для фасона, что ли? Но вот, вывалившись из-за туч, прямо в лицо мальчику брызнуло солнце, но он не отвел взгляда и не прикрыл глаза ладошкой. Козырек, служа ладошкой, надежно, не мешая смотреть, прикрывал его глаза от прямых лучей солнца.