Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

— Садитесь… Я вас слушаю.

— Так чего меня слушать. Я чего?.. Я за Катьку узнать.

— Почему вы говорите «за», а не «про»?

— Чего «про»?

— Не по-русски. Впрочем, простите… Ну что же, Катя сильно отстала. Сильно. Она и до этого слабо училась, а теперь ей вовсе трудно.

— Так ведь каждый заболеть может, — заметила Поршенникова. — Что вы, что я, что кто хочешь…

— Вы настаиваете на Катиной болезни?

— Так как же. Куда ж денешься, раз болела. Вот ведь только оклемалась… Вы вот поверили ей, а чего, господи, ребенок может знать о себе, кроме как жив он или нет.

— Мне непонятно, почему вы лжете, и так упрямо. Боитесь? Так мы пока ничем не пугаем. Мы просто хотим знать, в чем дело… Хитрите?

— Ну ведь зазря все, Галина Петровна.

— Владимировна. Оставим это. — Учительница вздохнула. — Катя подтянется. И единственное, что от вас требуется, — не мешать ей. Если вам угодно якшаться бог весть с кем, то оградите от этого девочку.

— Ой, да что вы такое валите на меня!

— И потом, следите, чтобы одежда ее была чище.

— Так ведь гардеробов-то на нее нету, а что есть — пусть сама берегет и доглядывает, небось не маленькая, десять лет, слава богу. А что уроки — так никто ей не мешает ни писать, ни читать, ни, там, выучивать.

— Вот так… Оценки? Оценок пока нет. Какие могут быть сейчас оценки? Просто помогаем ей… Деньги? Зачем?

— За книжки, что вы Катьке дали.

— А-а… Только учтите, что это не моя обязанность.

— Я понимаю… И еще: вы уж справочку-то верните. Катька все равно в школу ходит, так ни к чему она теперь.

— Да нет, справочка мне еще нужна будет. Это ведь документ. Пусть полежит. А вот вам она действительно ни к чему.

После некоторого молчания Поршенникова вздохнула и поднялась.

— Ну, так ладно, я пойду, до свидания… А может, все же справочку вернете?

— До свидания.

Женщина удалилась. Чуть погодя вышла и Галина Владимировна.

Юрка выбрался из-под парты и с минуту стоял, упершись руками в бока и выгнувшись животом вперед. Затем резко встряхнулся, схватил сумку и кинулся из класса.

Торопливо одеваясь, мальчишка думал, что напрасно проторчал под партой чуть ли не полчаса — ничего интересного не было сказано, разве что о справке. Ишь, хитрая, верните ей! Запуталась, а теперь — верните. Надо же так отпираться. Если бы он, Юрка, не был свидетелем происшедшего в вагоне, он бы так и считал, что беспричинно подозревают человека. И тогда, на лесозаводе, тоже отпиралась, мол, не крала доски, мол, они сами прыгнули на телегу, возчика подвела. А тут не возчика, а собственную дочь, и не подвела, а вообще чуть не погубила, потому что сектант в конце концов заставил бы ее делать что-нибудь пострашнее. Гады ползучие!..

И все-таки Юрка жалел эти полчаса. Успеют ли теперь смотаться те злополучные киловатт-часы? Он прибавил шагу и затем побежал.

В кухне за столом сидел Петр Иванович.

— Здорово, парнище!.. Так вроде у Некрасова?

Юрка, застыв на пороге, некоторое время смотрел на отца в упор, потом, не раздеваясь, прошел в комнату Аркадия и без сил опустился на табуретку. Он ощутил в себе прежнюю пустоту, холодную пропасть. Все пропало…

Заглянула Василиса Андреевна.

— Ты чего? Садись, поедите вместе с отцом. Его пораньше отпустили, старика нашего, за переработки.

— Не хочу.

Юрка долго сидел так, неподвижно и молчаливо, словно его и не было в комнате. Ему ничего не хотелось: ни думать, ни двигаться. Былая энергичность казалась ему странно далекой, почти неправдоподобной.

Вошел Валерка, поздоровался и после обычных ответов на обычные вопросы Петра Ивановича: как, почему и отчего — пробрался к Юрке. На немой Валеркин кивок в сторону Петра Ивановича мальчишка только поднял и опустил плечи. Теперь они молчали вдвоем и молчали тоже долго. Потом Валерка отправился домой. И Юрка проводил его до калитки.

Во дворе было сыро. Падал редкий снег и тут же таял. Ночами лужи вымерзали, и теренинские куры, теперь свободно гулявшие по чужим огородам и дворам, клевали тонкие льдинки, принимая их, видно, за колотое стекло.

— А у нас горе, — печально сказал Валерка.

— Что?

— Тузик замерзает. За лето нисколько не оброс, так и остался, как остригли. Сегодня всю ночь скулил.

— Штаны шейте, чего же делать.

— Мама и так что-то там затевает… А отец твой знает про завтрашнюю экскурсию?

— Нет.

— Так ты скажи — отпустит. Потом, мол, отсижу. Нельзя же пропускать такое.

— Нет уж, проситься я не буду, раз ни за что посадил. Если бы за дело, попросился бы. А раз ни за что, буду сидеть назло.