Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

— Резиной… Горелой… — Он быстро выдернул тройчатник и потрогал шнур. Шнур был горячим. — Елки! Перегрелись провода. Пусть остынут, а то как вспыхнут — будет тогда.

До прихода Петра Ивановича оставалась еще бездна времени, а смотано почти два киловатт-часа. Обжигаясь, Юрка проверил контур старой плитки, подвернул гайки на контактах и сказал:

— Мы поведем всех туда, где летом были. Ага, Валерк?.. Мимо портальных, по железным мостикам — к дырам, где вырывается вода.

— Только радуг, наверное, уж не будет и брызги, наверное, сильно холодные.

— Ничего, пусть посмотрят на борьбу с природой. Современность… Понюхай-ка. По-моему, резиной уже не пахнет.

Только в шестом часу мальчишки кончили свои рискованные эксперименты и попрятали все принадлежности. До свободы осталось четыре киловатт-часа.

— Ура! — крикнул Юрка, распахивая настежь все двери, чтобы комнаты проветрились.

Петр Иванович не заметил ничего. Из «кельи» Аркадия Юрка услышал, как щелкнул замок шифоньера — отец проверял, не тронут ли утюг.

Аркадий весь вечер как-то странно посматривал на братишку и наконец уже перед сном спросил:

— Вам говорили об экскурсии?

— Говорили.

— Ну и как?

— Двадцать семь.

— Что — двадцать семь?

— А что как?

— Ты не сопоставлял десять киловатт-часов и воскресенье? Никаких подсчетов не делал?

— Нет, — ответил безразлично Юрка.

— Хм, — сказал Аркадий, опять глянув испытующе. — Ну, как знаешь. Дело в том, что и я еду с вами, то есть с ними.

Юрка еле удержал радостный возглас, только взгляд вспыхнул.

— Я настаивал на следующем воскресенье из-за тебя, но меня убедили, что дальше откладывать нельзя, — продолжал Аркадий. — Вот такие, братец, дела. Проступки так или иначе наказываются.

Юрке и приятно было слышать это соболезнование и немного смешно, потому что соболезновать было нечему. «Да, нечему, — мысленно повторил мальчишка, забираясь под одеяло. — Потому что я буду вместе со всеми, даже впереди всех».

Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит вот-вот, Юрка собрал сумку, но звонка все не было и не было. К Юркиному ужасу, Галина Владимировна сказала: «А сейчас запишите такой пример…» Пришлось расстегнуть сумку и вытащить тетрадь. Когда же наконец прозвучал звонок, то, представьте себе, нашлись такие оболтусы, которые что-то недопоняли из объяснений учительницы и взялись расспрашивать. Галина Владимировна, успокоив всполошившийся было класс, охотно стала разъяснять. Никому и в голову не приходило, что он, Юрка, вообще ничего не понял и тем не менее не задает вопросов и не задерживает того, у кого, быть может, жизнь зависит вот от этих нескольких минут.

Кто-то заглянул в класс и поманил учительницу.

— Поршенничиха! — прошептал Валерка. — Гляди.

Юрка обернулся. Да, это была Поршенникова. Галина Владимировна, сказав: «Минутку, ребята», подошла к Поршенниковой, и та, улыбаясь, что-то сказала ей. Учительница жестом пригласила ее пройти в класс и вернулась к столу.

— Ну, ребята, если вопросов нет, то занятия окончены.

В присутствии постороннего не сразу сорвалась с парт шумная братия, выстраиваясь у доски цепочкой, от дверей до окна, где поворачивалась и кончалась в проходе между рядами парт. Юрка какой-то момент сидел бездумно, забыв, что только что метался и рвался прочь. Затем вдруг на него нахлынуло то состояние духа, та настороженная, опасливая заинтересованность, которая сопровождала его во всех этих историях с Поршенниковой. Юрке захотелось узнать, о чем здесь будут говорить учительница и Катькина мать. Узнать во что бы то ни стало. Из-за дверей не услышишь — в коридоре галдеж. Спрятаться в классе!

— Валерка, не жди меня! — быстро прошептал Юрка, и, прежде чем друг успел что-либо спросить, он, воспользовавшись обычной сумятицей построения, пригнувшись, перебежал на последнюю, Фомкину, парту и шмыгнул под нее.

В другое время Галине Владимировне пришлось бы добиваться полной тишины и строгого порядка, прежде чем вывести ребят, но тут она только окликнула нескольких, велела подравняться и, поскольку все были спокойны и молчаливы, разрешила выходить, назначив для присмотра старшего.

— До свидания, Галина Владимировна!

— Галина Владимировна, до свидания!

— До свидания, ребята, до свидания.

Класс утих. Юрка сидел, согнувшись в три погибели.

Сердце било в коленку.

— И ведь каждому надо попрощаться, — проговорила Поршенникова.