Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

«Почему же я такой? Неужели я не гожусь в пионеры? Неужели я не могу быть смелым?.. Могу! Только надо через силу заставлять себя поступать так, как поступать боязно, на что не хватает решимости, и постепенно это войдет в привычку», — думал Валерка.

Между тем дошли до моста. Учительница поднялась на насыпь и помахала рукой. Аркадий тоже вскинул руку.

На обратном пути Юрка все говорил и говорил. Он говорил, что знает теперь, кто такие божьи люди — это жулики и предатели, и что он так распишет матери сегодняшнее событие, что у нее последние боги из головы вылетят.

Аркадий его перебил:

— С антирелигиозной лекцией придется подождать, брат. Дело в том, друзья, что нам следует придержать язык за зубами. Чтобы никакие ни сплетни, ни слухи не разносились. Хоть мы и уверены в черных делах Поршенниковой, однако не имеем права наушничать обществу. Придет время — и мы заявим открыто… К тому же вы собираетесь ловить старуху, значит, нужна тишина, иначе спугнем птичку. А так, будто все забыли, будто ничего не помним.

— Пожалуй, верно, — согласился Юрка.

Валерка печально направился к своей калитке.

Во дворе Юрка неожиданно спросил Аркадия:

— А как ты с Галиной Владимировной вместе оказался?

— В кинотеатре встретил. Совершенно случайно. Смотрю — вроде знакомое лицо. Думал-думал и вспомнил.

— Она тебе нравится?

Аркадий с улыбкой глянул в серьезное лицо брата, переспросил:

— Так сказать, вопрос ребром: нравится или нет?

— Да.

— Нравится.

— Она хорошая. У нее вон какой почерк, как в прописях напечатано, — проговорил Юрка.

— Вот именно.

— И потом, она не картавит. А то вот у нас была пионервожатая, так ох и картавила — прямо ничего не поймешь.

— Вот видишь, сколько хорошего… Запомни — ни гугу. Понял?

— Понял.

Солнце не спешило заглядывать на Перевалку. Уже вокзал на той стороне реки, оперный театр с волнистым, точно облепленным рыбьей чешуей куполом вспыхивали от его лучей и даже окна низких домов горели красным огнем, а на Перевалке все еще было серо, хотя над головой уже дышал свет, жил свет.

Потом солнце показалось и здесь. Оно появлялось из-за насыпи и на миг задерживалось на ней, точно ожидая, что кто-то вдруг приделает ему колеса и оно сможет катиться по рельсам легко и быстро, а не тужиться, карабкаясь вверх. Если в это время случалось проходить поезду, то невольно ожидалась катастрофа: или поезд расшибется о солнце, или раздробит его на куски, или толкнет его в бок и покатит по рельсам, да к мосту, да через мост, да на вокзал, да переполошит всех пассажиров.

Юрка оглядел небо. Сплошной темно-серый свод, чуть приподнятый на востоке сосредоточенным усилием восходящего светила. Поднимать его дальше солнцу, казалось, не хватало мочи, и оно, едва выйдя, начало вдавливаться в кромку тучи.

Где-то закричал поздний петух и вдруг осекся, точно понял свою оплошность; издалека, от городского вокзала, долетел паровозный свист, на пути прихватив с собой заспанный бас парохода, — на Перевалке привольно смешивались звуки города и деревни и особенно четко слышались утрами.

Вышел Валерка.

— Ты уроки все сделал? — спросил он.

— Все. Я даже лишний пример решил. Замечтался, потом смотрю — уже третий столбик решаю, а нам задали два. А ты лишнего не решил?

— Нет.

— Значит, ты мечтать не умеешь.

— Умею. Только за уроками у меня не мечтается.

— А я могу в любое время.

Они всегда находили разговор. Вернее, он сам приходил. Стоило одному сказать фразу — и готово. Как от спички разгорается ворох хвороста, так у них от слова занимался разговор.

Разумеется, их волновали события прошедшего дня, и не столько случайная встреча с Катей в вагоне, сколько внезапно открывшаяся жутковатая связь сектанта с Поршенниковыми, связь, которая еще в первые моменты неосознанно, исподволь, намечалась и рассеялась затем ловкой игрой Поршенниковой. Некоторое время сам факт этой связи не то что пугал Юрку, а как-то поражал, удивлял, как поражало и удивляло его появление бесцеремонного бородача на родной улице. Потом, однако, припоминая многие слова Аркадия о религии и сектах, о болоте, мальчишка вдруг понял серьезность и значительность происходящего.

Ясно, что и Поршенникова, и старуха, и этот мужчина, стащивший петуха, — сектанты, и бородач у них вроде начальника. И этот начальник, чтобы у него было больше подчиненных, то есть верующих, велел Поршенниковой записать и Катю. А чтобы девочка крепче верила в бога, ее заставили бросить школу, а то, чего доброго, выучится и поймет, что никакого бога-то и нет. А вот зачем Катю отправили нищенствовать по вагонам — под это действие стройную логику Юрка не смог подвести, а объяснил лишь тем, что коли от человека можно требовать жертвы и можно заставлять его кидаться под поезд, то уж побираться в электричке вовсе не трудно заставить.