Николай Печерский - Жаркое лето

Но вот дед Антоний и его конь ушли. Ванята помедлил для приличия, поправил свою знаменитую кепку и потом, будто между прочим, сказал Грише:

— А мы с матерью насовсем из села уезжаем…

Гриша никогда и ничему не верил. В душе у него, наверно, без всякого складу и ладу были расставлены на каждом шагу знаки препинания — точки, запятые, вопросы. Не успеет человек рта раскрыть, а у Гриши уже тут как тут наготове его точки, вопросы и вообще бестолковые возражения.

Не поверил Гриша Самохин и сейчас. Оттопырил нижнюю губу и легкомысленно заржал:

— Ге-ге-ге!

— Что «ге-ге-ге»? — возмутился Ванята.

— Ври больше, — сказал Гриша. — Я тебя давно знаю!

Ванята рассердился, хотел было треснуть для начала упрямого Козла по лбу, но воздержался.

— Чудак ты и больше никто, — сказал Ванята. — Тебе говорят, а ты… Мать уже чемоданы собирает!

Чемоданы, с которыми всегда связаны отъезды и перемены в жизни, неожиданно произвели на Гришу впечатление. Точки и запятые в его душе перепутались, смешались, и Гриша вдруг из упрямца стал вполне нормальным человеком, которому знакомы и сомненья, и зависть, и другие человеческие слабости.

— Завтра уезжаем… а может, послезавтра, — подлил масла в огонь Ванята. — Я сейчас домой иду. Печь для пирогов топить надо.

Ванята рассказал другу о пирогах, которых надо наготовить в дорогу целых полмешка, о консервах, которые они дочиста вымели из магазина; потом сообщил еще одну новость: председатель велел дать им на станцию свою «Волгу» и грузовик для вещей.

Когда человек увлечется, он может наговорить лишнего. Ванята не заметил, как перешагнул опасную черту и чуть не загубил все дело.

— Ну и врешь! — сказал Гриша. — «Волгу» в ремонт отвезли. Сам вчера видел…

Ванята начал выкручиваться. Сказал, что про «Волгу» он тоже знает. И вообще «Волга» придет из другого колхоза. Председатель сам туда звонил и сам все сказал матери.

— Тебе завидно, так ты и не веришь, — добавил он. — Если не веришь, сам у председателя спроси. В избе он сидит, с матерью разговаривает….

Гриша Самохин, которого называли Козлом за его упрямство, поверил Ваняте. Он как-то грустно посмотрел на Ваняту и вздохнул. Ваняте от этого взгляда и этого вздоха тоже стало грустно и даже немного жаль драчливого, но все-таки верного друга.

— Я же не сам хочу уезжать, — виновато сказал он. — Это мать хочет…

Гриша долго молчал, по лицу его было видно, как мучительно собирался он с мыслями. Наконец он отвернул клапан кармана своей рыжей вельветки, ковырнул что-то ногтем и подал Ваняте серебряный крючок с крохотным круглым ушком для лески.

— Бери, — сказал он. — У меня целых два. На марки у Ермолая выменял…

Ванята хотел отказаться от подарка. Ему было жаль лишать друга ценной вещи. Там, куда они поедут, возможно, даже нет речки. Ванята искоса поглядывал на крючок и все больше понимал значение щедрой жертвы. Они давно дружили с Гришей, но просто так ничего друг другу не давали. Наоборот, Гриша даже пытался обжулить Ваняту и всучить ему при случае какую-нибудь чепуху.

Серебряный крючок с круглым ушком и острой тонкой зазубринкой лежал у Гриши на ладони. Ванята не брал подарка. Гриша по-своему понял, какие сомненья копошатся сейчас в голове друга. Он помялся и, стараясь не глядеть на Ваняту, оказал:

— Ты бери. Я за так даю. Ты ж меня знаешь!

Гриша в самом деле не жалел крючка. Даже бровью не повел, когда Ванята стал прикалывать его к подкладке замасленной, как у тракториста, кепки.

— На щуку крючок пускай, — посоветовал он. — Такой крючок для нее — первое дело. Таких крючков вообще не найдешь. Я, если хочешь…

Гриша не закончил мысли и умолк. На лоб одна за другой выбежали и застыли три крутые, похожие на птиц при взлете, полоски. Молчал и Ванята. Друзья поняли все, до самой последней капли. Они были смущены и подавлены открывшейся вдруг им тяжестью и значительностью предстоящих событий.

По улице прошумел грузовик с нестругаными досками в кузове. На этом грузовике колхозники ездили на базар и на станцию, которая лежала где-то за темной полоской леса. Гриша проводил взглядом машину и опросил:

— Куда едете-то?

— Не знаю, — сознался Ванята. — Мать пока не сказала. Далеко, в общем…

Гриша пожевал губами, подумал и совсем тихо, как будто бы только для себя, сказал:

— Жаль!

В этом коротеньком слове было столько тоски, что у Ваняты все перевернулось в душе.

— А мне, думаешь, не жаль! — сказал он. — Мне, может, еще жальчей!