Айвен Саутолл - Пусть шарик летит

Он сел, обхватив руками колени, и, чувствуя себя несчастным, стал раскачиваться: взад-вперед, взад-вперед. На мгновение возникло воспоминание из далекого прошлого. Странное и тревожное воспоминание. Трехлетний малыш сидит в своей кроватке, обхватив колени, и раскачивается. И не было разрыва во времени, он снова — тот самый малыш. Потом все пропало. «Нет!» — закричал он.

Его бросило в жар. В тело вонзились невидимые шипы. Было нестерпимо стыдно. Лицо исказилось, руки задергались. Повинуясь импульсу, он вскочил на ноги и набросился на лестницу. В ярости ухватился за ее основание и вырвал его из земли. Верхняя перекладина рванула вверх по стволу, словно ею кто-то выстрелил, и ударилась о ветку. Послышался громкий щелчок, как от удара хлыста, и отзвук его прокатился до самого низа. Лестница содрогнулась, но устояла. Она стояла и не падала.

Что-то случилось. Джона охватила буря чувств. Разыгрывалось сражение, и он в самой его гуще размахивал плоским мечом, сбивая головы с закованных в броню рыцарей. Вопли, крики, запах крови. Пощады не будет.

И все пропало. Чуть погодя Джон снова увидел лестницу и сук, в который она упиралась. Вот она, дорога в небо, и эта дорога открыта.

Как все это понять? Не его же это рук дело. В этом он совершенно уверен. Случилось чудо. Сам он это сделать не мог. Поднять эту громадную жуткую лестницу?

В изумлении он отодвинулся в сторону, повернулся и сел подальше, скрестив ноги, не веря своим глазам, не веря ничему.

Подумать только, лестница не сломалась у него на глазах, не рассыпалась перекладина за перекладиной, не растаяла, как воск, не исчезла, как дым. Это бы его не удивило. Просто эта лестница не была им придумана, он ее не сочинил. И само чудо не было доблестным подвигом из великолепного сновидения.

Как он был уверен, что ничего подобного никогда не случится. Но вот лестница стоит, словно всю жизнь так и стояла, и ждет, чтобы ею воспользовались. Сердце Джона бешено билось в груди, в голове грохотало, а жилка на шее пульсировала с такой силой, что прерывалось дыхание. Его стал охватывать страх, а внутри у него что-то начало падать.

Он снова посмотрел на длинные, изящно изогнутые ветви, тянущиеся, как стройные руки, вверх к веткам-ладоням. Посмотрел на листья на самой вершине, вслепую, словно пальцы, нащупывающие небо. Кружилась голова, к горлу подступал тошнотворный комок тревоги. Перед ним был утес, а он — на костылях — стоял у его подножия.

Почти не сознавая, что делает, Джон заковылял прочь, нервными рывками удаляясь все дальше и дальше.

В голове настойчиво звучали голоса — его звали все те вещи, которыми он должен был заниматься. Модель из двухсот двадцати семи пластмассовых деталей, его работа о сырах и картинки, которые он должен был вырезать, библиотечная книга, прочитанная только наполовину, а ее нужно дочитать до конца. Тысячи дел. Тысячи вещей, которые он должен был делать. Вспомнить он мог только три, но совсем неотложные, ими надо заняться немедленно, и по важности ничто не могло с ними сравниться.

Голоса звучали все громче и громче, они требовали, и он должен был бежать на их зов, через лужайку, галопом к дому, потому что все они были там: работа о сырах, модель, библиотечная книга. Все они требовали его внимания — из-за стен и дверей.

Внезапно его бег прервался. Как будто пара сильных рук преградила ему путь. Впереди он что-то увидел. Это была девочка.

Она сказала:

— Ты спятил или как?

Это была Мейми. В голубых джинсах и желтом свитере, золотистые волосы как бронзовый шлем. Она ела яблоко, а раздувшуюся от покупок сумку поставила на землю, чуть придерживая за одну ручку. Это не Мейми на скалах, вымокшая насквозь захлестывавшим ее прибоем, не Мейми с башни. А настоящая Мейми, та, что жила через семь домов от них по правой стороне Даусон-стрит, если идти вверх.

Заикаясь, Джон попытался что-то сказать, но эти звуки не означали ничего.

Она откусила кусок яблока.

— Разве твоей мамы нет дома?

Он потряс головой.

— Да она тебя убьет, когда вернется. Жуть на кого ты похож.

Он задыхался от стыда и горя. Весь в пыли, в прилипшей траве, потный и грязный с головы до ног. Да лучше умереть на месте. Он снова попытался заговорить, по не смог и тут же почувствовал, что барабанит по бедру. Напряжением воли он остановил эту дрожь.

— А я за покупками ходила, — сказала Мейми. — Мама не велела мне задерживаться, а я задержалась. Она ужасно разозлится. Хочешь откусить?