На перемене я с запиской подошел к Лене:
— Что все это значит?
— Да англичанин же! Маме нужно знать, берете вы его или нет. А то придется отказывать.
— Что еще за англичанин?
Лена посмотрела на меня, как на одуревшего павиана. Клянусь, я и вправду думал, что речь идет о каком-то заказе в универмаге, где продавщицей работает Ленина мама. До звонка я узнал, что «англичанин» — это не кухонный гарнитур или там юбка-брюки в клеточку, а тринадцатилетний мальчик из Лондона. Черноволосый, милый парень, по словам Лены. Этот мальчик должен был жить в семье Штолинков шесть недель, потому что Ленин брат прошлым летом ровно столько же жил в Лондоне в его семье.
— Обменный ребенок, — продолжила рассказ Лена.
Однако дело в том, что сейчас обменный ребенок не мог поселиться в их доме. Заболел дед Штолинка.
— Ему очень-очень плохо, он целыми днями стонет. Врач боится, что он не выздоровеет, может даже умереть. При таких обстоятельствах, говорит мама, мы не можем взять Тома. А твоя мама позавчера, когда была в универмаге, сказала моей, что, может быть, вы возьмете его к себе.
Лена смотрела на меня удивленно. Она не верила, что я обо всем этом не имел ни малейшего представления. Потом, засмеявшись, сказала:
— Из-за твоего произношения мама хочет взять Тома. — По ней было видно — она считает это нормальным.
— Мы не возьмем его, — взорвался я.
— Ладно, ладно… Ты же об этом и слыхом не слыхал.
— Мы не возьмем его, потому что я не хочу! — уже не сдерживаясь, кричал я.
Лена покачала головой:
— Тс-с-с… Если бы это от тебя зависело, Вальди!
Я поплелся к своему месту. Кровь отлила от головы, ринулась в живот и там забурлила громче обычного. Лена говорила со мной так, будто всем было известно о моих домашних делах.
На последней перемене я сходил к сестре и спросил, слыхала ли она об обменном ребенке. Она ничего не знала. Но это и неудивительно. Последние дни сестра, если только не говорила по телефону, была в наушниках. Мать не терпит, когда сестра включает музыку. «Опять этот грохот! — говорит она. — Тебя же это отвлекает, мешает сосредоточиться». Но последние дни сестра надевала наушники, даже не слушая музыку. Она ходила по квартире, волоча за собой шнур, и всем своим видом показывала, что не хочет участвовать в семейной жизни. Мама жутко злилась. Пару раз сорвала наушники с головы сестры и грозилась их сжечь. (Хотя у нас центральное отопление!) А один раз они, вырывая наушники друг у друга, погнули дужку. Сестра заплакала и сказала, что уйдет из дома, уедет за границу работать няней.
Так… Значит, и сестра не знала об обменном англичанине. «Думаю, что это не ошибка», — сказала она мне. Уходя утром, она слышала, как мама говорила отцу: «Мне надо позвонить госпоже Штолинке. Как ты считаешь, можно позвонить в универмаг? Или лучше этого не делать?» Отец ответил, что времена, когда нельзя было звонить служащим на рабочие места, слава богу, прошли. Сестра не придала значения этому разговору.
Короче говоря, Лена Штолинка сказала правду. Мама хотела взять английского парня на шесть недель. На мой вопрос, произнесенный бледными, дрожащими губами, почему я должен об этом узнавать от Лены, она ответила: «Дело не стоит выеденного яйца». Она бы сказала, когда все прояснится. Сначала нужно письменно и по телефону договориться с родителями Тома. Необходимо их согласие на другую семью.
На этот раз помощи от сестры я не дождался. Из-за наушников. Она их даже не сняла, чтобы выслушать мои жалобы. Лишь сказала с похоронным видом: «Вальди, мне все равно! Пусть малявка является!»
Думаю, сестре было не по себе из-за ссоры с Иреной. Насколько я понял из долгих телефонных переговоров, причиной этого был Себастьян из 7-го Б. Он нравился и сестре, и Ирене. Ирена, дрянь такая, налево и направо рассказывала, что Билли бегает за Себастьяном, прохода ему не дает. И только подумайте, даже написала ему любовное письмо! А на самом-то деле сестра передала ему всего-навсего записочку от учительницы музыки (они учатся играть на фортепиано у одной учительницы). В записочке говорилось, что урок переносится со вторника на среду или наоборот. А Ирена сплетничает, что Билли на обороте нарисовала красное сердце, пронзенное стрелой. Когда имеешь такую подругу, уже неважно, нарисовала ты на самом деле сердце со стрелой или нет. Я понимал; от всего этого можно стать несчастной, и тут и вправду не обойдешься без наушников. К тому же мама вечно оговаривает и подслушивает. Деликатно уходить из прихожей, когда Билли или я кому-нибудь звоним, это не для нее. Совсем наоборот. Как только мы начинаем разговор, она идет в прихожую и начинает протирать зеркало или убирать обувь в галошницу. А то встанет возле телефона и жужжит: «Покороче. Телефонные разговоры подорожали».
Читать дальше