Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

Сразу же за последним лафетом, сжимая в правой руке промасленную рыбацкую кепку, тяжело ступал дед Назар. Сбоку от деда, по обе стороны, медленно шагали два адмирала в золотых погонах и орденах. Адмиралы шагали в ногу с дедом, чуть поотстав на полшага, как бы давая ему одному, отцу командира — героя капитан-лейтенанта Назарова, — одному разделить и горе, и почет, и славу сыновней доблести и доблести его боевых товарищей.

За адмиралами матросы несли развернутое гвардейское знамя подводной лодки. Дальше — строгие шеренги моряков в парадной форме.

Впереди головной машины высвечивал на солнце медными трубами военный оркестр. Он заполнял улицы и переулки торжественной, печальной мелодией. Перед оркестром, на красных подушечках, матросы несли бескозырки и ордена подводников.

Когда лафеты поравнялись с Таможенной площадью, в торговом порту, на судах и буксирах, на баржах и катерах, торжественно загудели гудки, отдавая последнюю честь морякам-подводникам. Из порта выходили грузчики в жестких, как у деда Назара, брезентовых робах, торговые моряки — наши и иностранцы — и пристраивались в колонне.

По спуску Кангуна лафеты поднялись на Пушкинскую улицу. И с каждым домом, с каждым переулком и кварталом все гуще и гуще шел народ на торжественные, печальные звуки оркестра. В суровые шеренги матросов вклинивались рабочие, женщины, старики и дети. Теперь уже за развевающимся светло-голубым гвардейским знаменем колонна двигалась во всю ширину мостовой; перемешались гражданские и военные. И только возле последнего лафета по-прежнему тяжело ступал один дед Назар. А рядом с ним, чуть поотстав, адмиралы с кортиками.

И каштаны склоняли над лафетами свои широколистые ветви.

Люди заполнили тротуары и двигались все в одну сторону вместе с лафетами. Никто не спрашивал, кого хоронят. Все знали: Одесса провожает в последний путь своих сыновей.

Я давно уже потерял Леньку, Юлю и остальных ребят и держался рядом с Буздесом.

Не доходя привокзальной площади, лафеты свернули на улицу Чижикова и, медленно выйдя на Канатную, замерли возле ворот нашего дома.

Умолк оркестр. Буздес подсадил меня на столб. Отсюда мне хорошо было видно, как людское море заполнило Канатную в обе стороны насколько хватал глаз, заполнило тротуары, мостовую и площадь перед «Спартаком».

У последнего лафета, который остановился как раз напротив наших ворот, остались только адмиралы: дед Назар ушел в дом в сопровождении двух матросов.

Я поискал глазами наших ребят. Увидел Колю Непряхина. И Мурадяна. Мурадян достал из кармана платок и старательно протирал им глаза.

Из подъезда нашего дома, бережно поддерживая свою старуху, вышел дед Назар.

— Мать!.. Мать!.. — послышалось со всех сторон. Люди приподнимались на носки, чтобы увидеть. — Мать!.. Мать…

Бабка Назариха, ослабевшая после вчерашнего потрясения, смотрела перед собой отсутствующим, немигающим взглядом, плотно сжав бескровные губы. Вздрогнула, когда ударил оркестр, и медленно пошла рядом с дедом Назаром за лафетом, на котором лежал ее сын.

Прежде чем выйти на Куликово поле, лафеты миновали кинотеатр «Бомонд». По случаю траура «Бомонд» не работал, и двери зрительного зала были распахнуты настежь. Я глянул на эти распахнутые двери и почему-то подумал, что когда-то давно, до войны, сын деда Назара тоже, наверное, ходил в этот кинотеатр, который носит такое странное название, и смотрел, наверное, «Чапаева» и «Мы из Кронштадта». И этот фильм об оленях, который так любит Буздес…

После адмирала сказал короткую речь рабочий завода имени Январского восстания. И он так же, как и дед Назар, сжимал в руке свою промасленную кепку.

А потом на невысокую трибуну взошел широкоплечий моряк-иностранец. Кто он был — француз, англичанин или американец, — мы с Буздесом так и не разобрались. Да разве это имеет значение? Все поняли, что хотел сказать этот светловолосый парень, хоть и говорил он на своем языке, без переводчика.

Сухие, раскатистые залпы прощального салюта загремели над братской могилой. И бабка Назариха вздрагивала при каждом залпе: все не могла привыкнуть.

Вскоре случилось еще одно событие.

Как-то под вечер сидели мы во дворе на бревнах возле Лаокоона: я, Мишка, Оська и Валерка Берлизов. О чем говорили, не помню. Только вдруг видим, во двор к нам входит высокий военный моряк в капитанской фуражке, с чемоданчиком. И шинель через руку.