Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

— Ой! — пискнул Валерка и присел.

— Леонид! — крикнул дед Назар. — А ну, оставь малого.

— Да это я так, деда, я же любя. — Ленька потрепал Валерку по пухлой щеке и, сузив глаза, повторил тихонько: — Ты меня понял?

И Валерка понял. Он не пошел с нами в Отраду. Кому, спрашивается, охота, чтобы из него отбивную котлету делали?

Правда, Валерке повезло. В тот день мы напоролись сразу на две мины.

— Испоганили море, сволочи! — выругался дед и повернул шаланду к берегу.

Высадив меня и Вовку, он вместе с Ленькой снова отправился в Военную гавань.

С тех пор дед больше не брал нас «по рыбу», сколько мы его ни уговаривали.

— Испоганили море, сволочи! — ругали мы фашистов и клялись деду, что не боимся этих мин, ну нисколечко, но разве деда переубедишь? Сказал нет — и баста.

Вот уже вторую неделю я валяюсь в госпитале. В самом настоящем военном госпитале.

Наша палата на первом этаже, окно выходит в сад. Палата маленькая, всего на две койки. Соседом у меня молодой веселый солдат, лезгин Ариф Рагимов.

Правая рука у Арифа в гипсе. Она согнута в локте, и локоть все время находится на уровне плеча: от пояса, сбоку, под руку пристроена подпорка. Смотришь на эту руку, и кажется, будто Ариф собрался куда-то лететь; сейчас подымет и левую руку, взмахнет и полетит. Худое горбоносое лицо Арифа обтянуто нежной кожей. Ариф двухцветный: коротко остриженные волосы у него на голове черного цвета, а на лице — рыжие.

Доктор Нутыч так и говорит ему:

— Ты у меня, Рагимов, при двух мастях: на голове вороной, на щеках гнедой.

— Вах-вах-вах, верно, доктор, — озабоченно проводит Ариф здоровой рукой по щекам и спешит в общую палату бриться.

Я знаю, Ариф не любит «гнедую масть». Он бреется регулярно, каждое утро. Побреется, а к обеду рыжая щетина уже вновь пробивается на щеках.

Ариф ходячий. То есть раненый, который может ходить сам, без посторонней помощи. А я не могу. Ни сам, ни с чьей-либо помощью. Да и не хочется. Мне вообще ничего не хочется. И что самое странное — не хочется есть. Вот уже сколько дней. Тумбочка у меня завалена едой. Чего только тут нет! И шоколад, и яблоки, и даже персики с бархатными розовыми боками! Но мне ничего не хочется.

Ариф может есть в общей столовой — он ведь ходячий, — но завтрак, обед и ужин ему почему-то приносят в палату, как и мне. И я подозреваю, что Ариф имеет задание от доктора Нутыча поднять у меня аппетит. И Ариф старается. Он очень уважает доктора.

— Значит, так, Саня, — договаривается со мной Ариф, прежде чем сесть за еду. — Ты мине пять ложек бульона, я тибе лезгинку. По рукам?

Я грустно смотрю в тарелку с бульоном. Пять ложек? Многовато, пожалуй. Но чего только не сделаешь, чтобы посмотреть, как Ариф танцует лезгинку!

И я соглашаюсь:

— По рукам!

— Порядок, Саня! — вскакивает Ариф. — Смотри, Саня, лезгинка! Самая настоящая дагестанская лезгинка!

И тут начинается невероятное: Ариф сбрасывает войлочные тапочки и становится на носки.

— Асса!.. Асса!..

Ариф юлой носится по палате — на больших пальцах! — вытянув здоровую левую руку вдоль плеча, щелкает пальцами, как это полагается в лезгинке, отбивает губами и языком барабанную дробь и одновременно поет:

Ариф мечется по палате — от окна к двери, от двери к окну. Босиком! На пальцах! Нет, такого я еще никогда не видел!

Задыхаясь от восторга, я проглатываю пять ложек — пять, не больше, — бульона.

Потом Ариф — за котлету — исполняет для меня кабардинку. И тоже босиком, на пальцах!

— Асса!.. Асса!..

Компот я выпиваю «за так».

Ариф, довольный и ни чуточки не уставший, тоже садится и принимается за еду.

— Уф-ф, трудно! — притворно отдувается он. — Измотал ты меня, Саня. — Потом начинает хвастать: — Кончим войну, танцором буду. Знаменитым! Ансамбль создам! Мировой ансамбль!..

Часто во время таких «концертов» в нашу палату вваливается огромный, широкий, точно шкаф, доктор Нутыч в маленьком кургузом халатике.

— Все гарцуешь, козел? — делая вид, что сердится, останавливает он Арифа и садится возле моей койки. — Ну-т?.. Как дела? Аппетит? — Нутыч косится на тарелки и ворчит: — Ну-т, дружище, с таким аппетитом наши дела никогда не поправятся. Ну-т?..

У доктора — малиновый губчатый нос с большую картофелину. А зовут его вовсе не Нутыч. Это я его так про себя называю за его постоянное «Ну-т?»

Уходя, Нутыч строго предупреждает меня: