Давид Гроссман - Дуэль

Я кивнул.

— Это я понимаю, — сказал я. — Но что же ты все-таки сделала с рисунком?

Энн улыбнулась:

— Я придумала компромисс. Я зашла в ближайший фотомагазин, сняла с него копию — такая бледная получилась, жалкая копия, — а сам рисунок сразу же запаковала и отправила бандеролью к Шварцу, благо адрес у меня был. Так что он его, наверно, уже получил.

Я посмотрел на нее с изумлением. Она даже не могла себе представить, что ее «компромисс» толкнет двух стариков к кровавой, смертельной дуэли.

— И… то же самое, — спросил я, старательно выбирая слова, чтобы ее не обидеть, — ту же тактику ты собиралась применить здесь, у Розенталя?

— Да, — сказала она вполголоса, избегая моего взгляда. — Я видела, что твой дед ушел куда-то, и думала, что дождь его задержит, так что я успею… Я знаю, что ты об этом думаешь, Давид, но я уверена, что я никому ничего плохого не сделала. Я думаю, Шварц даже не заметил, что рисунок пропал, и он, наверно, очень удивится, когда откроет бандероль. А твоему деду я бы, наверно, сама успела вернуть его обратно…

— Во-первых, Розенталь мне не дед, — сказал я. — Мы только друзья. А во-вторых, сейчас уже без двадцати три. И хотя ты думаешь, что никому не причинила вреда, я должен тебе сказать, что именно из-за тебя эти два человека собираются через час с четвертью стреляться на дуэли.

Ее глаза расширились от ужаса. Глаза Эдит… нет, Энн Штраус. Какая-то мысль снова сверкнула в моей голове — уже третий раз за сегодняшний день. Что-то многовато. Но на этот раз я больше не хотел гоняться за своими мыслями. На этот раз я был твердо намерен додумать все немедленно. Нужно только сосредоточиться…

— Послушай, Энн, — быстро сказал я. — Сейчас не время объяснять или извиняться. Мы должны прежде всего остановить эту дуэль. У меня мелькнула идея… мне кажется, я придумал, как это сделать, и ты можешь мне в этом помочь. Если ты, конечно, согласна…

Она торопливо кивнула.

— Хорошо, — продолжил я. — Но мне нужно еще немного подумать. Если мой план сработает, то все закончится благополучно, а ты, я думаю, сможешь еще сегодня вечером получить у Розенталя и Шварца оригиналы рисунков твоей мамы. И тебе не придется довольствоваться их бледными копиями.

На этот раз в ее глазах явно читалось сомнение. Я и сам понимал, что наши шансы невелики. Но меня воодушевляла безумная надежда. И столь же безумный, по правде говоря, план, уже начинавший складываться у меня голове.

— Первым долгом мы должны все рассказать Вере. Я тебе расскажу о ней по дороге. Нам будет нужна ее помощь. А сейчас посиди молча несколько минут, мне нужно спокойно все обдумать.

— Просто посидеть молча? — с улыбкой спросила Энн. — Я и в школе не могла молча посидеть несколько минут.

— В школе? — рассеянно переспросил я. Мои мысли были заняты другим, но слово «школа» отозвалось во мне неожиданно неприятным звоночком. — Ах да, в школе! Ну конечно! Как я мог забыть про этого проклятого Джорджа?!

— Ты и про Джорджа мне расскажешь по дороге? — насмешливо спросила Энн.

— Ну уж нет! — отозвался я ей в тон. — О Джордже расскажешь мне ты! И немедленно!

Я бросился к столу и вытащил из ящика несколько листов чистой бумаги. И все те считанные минуты, пока великий Шерлок Холмс, то есть я, Давид Гроссман, сидя на кровати Розенталя, планировал наши очередные шаги, Энн Штраус, сидя у стола, быстро и энергично, простым английским языком, писала для моего учителя английского языка сочинение на пяти страницах о лондонском пареньке Джордже, толщенную книгу о котором она, понятно, читала еще в школе.

В отличие от меня.

Ровно в три часа мы с Энн вбежали в магазин подержанных вещей на бульваре Герцля в квартале Бейт а-Керем. Оставался всего один час до начала дуэли между Шварцем и Розенталем. Дуэли, во время которой в револьвере одного из участников нет ни единой пули! Я рассчитывал на три обстоятельства: во-первых, на маленькую старую машину Веры, во-вторых, на богатства, таящиеся на полках ее магазина, и, в-третьих, на ее готовность помочь. Проверить этот расчет мне довелось в обратном порядке. Экзамен на готовность помочь Вера, как я и ожидал, прошла с легкостью. Когда мы с Энн неожиданно предстали перед ней, мне даже не пришлось объяснять, что это дочь той самой Эдит, о которой мы говорили утром, потому что Вера сразу воскликнула: