Элизабет Йетс: Амос Счастливчик, свободный человек

Ночь спустилась на тропический лес. Исчез дневной свет, остались только тьма и сияющие звезды. Но ночная тишина так и не наступила, ибо эта ночь создана для песен и танцев. В селении племени Ат-мун-ши праздник посева зерна, время ритуальных плясок.

На середину поляны, окруженной маленькими островерхими хижинами — селение совсем небольшое — вынесен огромный деревянный барабан. К нему почтительно приближается Саала, старейшина племени. Раздается ритмичный бой. Мгновенье-другое, и со всех сторон ритм подхватывают маленькие барабаны. Тут же вступают деревянные флейты. Сначала приглушенные, звуки постепенно становятся все громче и резче — музыканты выходят на поляну. Ритм убыстряется, неистово бьют барабаны. Вокруг главного барабана, по которому по-прежнему самозабвенно ударяют ладони старого Саалы, мужчины, женщины, дети. Все уже тут, всех собрала музыка. Яркая луна проглядывает сквозь листву, заливает светом поляну, отражается в черных телах. Толпа покачивается, словно высокая трава под порывами ветра.

Флейты и барабаны внезапно умолкают, почтительно склоненные головы поворачиваются туда, где на небольшом помосте сидит вождь племени. Лунный свет ярко освещает его лицо. Рядом двое подростков. Ат-мун, юный сын вождя, высокий, широкоплечий принц, ему всего лишь пятнадцать, но голова мальчика поднята высоко, а глаза решительно сверкают. Ас-мун, двенадцатилетняя дочь вождя, застенчиво улыбается и, повернувшись, что-то шепчет на ухо отцу. Она жмется поближе к нему, старается спрятать больную ногу. Ее спасла отцовская любовь — хромоножку не бросили в реку сразу после рождения. Сохранить тех, на ком нет порока, можно только принося увечного в жертву Богу Жизни. Но вождь пошел против обычаев племени и, чтобы избежать мщения Бога Жизни, вместо младенца отдал в жертву любимого пса. Как всякое племя в Африке, Ат-мун-ши знают и чтят своих богов. Ат-мун-ши — мирные земледельцы, и всего им дороже свобода.

Вождь кивает толпе, руки ладонями вниз протянуты вперед — играйте, веселитесь, говорит этот жест. Еще мгновенье стоит тишина, а народу на поляне все пребывает. Приходящие складывают оружие на окраине селения, вне круга хижин, поближе к джунглям. Сваленные грудой ножи и копья поблескивают в лунном свете. Без своих хозяев они никому не страшны. Это ночь покоя: сегодня ни один Ат-мун-ши не нарушит мира. Этой ночью земля рождается сызнова.

Саала снова задает ритм большим барабаном, маленькие барабаны подхватывают, никто не сбивается с такта, кажется, будто слышно биение самой ночи. В строй опять вступают флейты. В середину круга выходят танцоры, двенадцать мужчин, все, как на подбор, одного роста. Медленно скользят они по поляне; плечи, бедра, ноги подчинены единому ритму флейт и барабанов. Все быстрее музыка, все выше прыжки, гортанные голоса выпевают слова. Эту песню пели их отцы, когда-нибудь потом будут петь их дети.

Одни и те же слова повторяются множество раз. Голоса сплетаются в единый хор, звучат повсюду, даже лес за пределами селения откликается звонким эхом. Вдруг по знаку вождя пение умолкает, танцоры отступают — теперь середина поляны пуста.

Ат-мун кланяется отцу и в несколько прыжков достигает прогалины, замирает: рослый, широкоплечий, ладони протянуты к небу. Еще мгновение — и он падает на колени, склоняет голову, прижимается губами к земле. Все, что есть у него, все, что ему когда-нибудь достанется, принадлежит племени. Он — сын вождя-царя и сам будет вождем. Так заведено. Юноша встает, возвращается к помосту, склоняется перед сестрой. Берет на руки хрупкое легкое тельце и вместе с ней танцует перед своим народом.

— Как он силен, — переговариваются в толпе, шепот проносится словно шелест бамбука в ветреный день.

— Как он прекрасен, — первые лучи рассвета высвечивают улыбки на лицах.

— Будет добрым правителем, когда придет время, — старый Саала повидал на своем веку немало вождей.