Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова

Над величавой, спокойной рекой гулко прозвучали удары в обрезок рельса. Обед. Дежурные разливали чечевичную похлебку в котелки, а у кого их не было — в алюминиевые кружки. Мустаю налили первому и велели отнести больной матери. Комсомольцы с сочувствием смотрели, как жадно набросился на еду Мустай и как безразлично, вяло орудовала ложкой мать.

— Ее надо в больницу определить, — предложил кто-то из комсомольцев.

— Не примут, лазареты переполнены.

— Но не оставлять же ее здесь. Возьмем ее. В губкоме помогут устроить в Хлюстинскую больницу.

В разгар обеда в огороды пришел комсомолец Сережка: для одних — красный герой, для других — дебошир и анархист.

— Явился, партизан? — с ходу атаковал его Митя. — Ты чего там устроил на базаре?

Сережка стащил культяпками кепку с головы, утер подкладкой потное лицо и сказал, присаживаясь рядом с Митей:

— А тебе что, нэпманов жалко?

— Брось бузить… Я не их, а честь комсомольскую защищаю, а ты ее роняешь.

— О чести помалкивай, я ее своей кровью отстаивал! — И Сережка спрятал в карманы изуродованные руки.

— Знаю… — хмуро сказал Митя. — Война кончилась, и надо не шашкой работать, а головой.

— Кому как, — не соглашался Сережка. — Ты головой работай, она у тебя крепкая, а я буду шашкой…

Комсомольцы знали — Сережка не даст спуску секретарю. Разговор будет прямой и резкий, а это всегда интересно.

— Ты вот хлебаешь суп из шрапнели, носом дергаешь, а в городе буржуазия возрождается, как в старое время. Ты был на базаре? Нэпман ведет себя хозяином: хочет — рубль с тебя возьмет, хочет — тысячу, полная его воля. А рабочему человеку где взять такие деньги? Выходит, мы опять в кабале. Только раньше были дворяне да купцы, а сейчас совбуржуи-нэпманы.

— Чудак ты, Сережка, — усмехнулся Митя, — это они у нас в кабале, а не мы у них.

— Интересно… чем же ты их закабалил?

— Налогами… И вообще возвращение капитализма исключено, потому что командные высоты в руках государства. — И Митя перечислял, загибая один палец за другим. — Армия у нас, промышленность в руках рабочих, земля у крестьян…

— Считай, считай, а буржуи посмеиваются.

— Больше не будут, — пошутил кто-то из комсомольцев. — Сережка на них страху нагнал…

— Налейте супу этому борцу за Советскую власть, — сказал Митя, чтобы закончить спор.

Место в Хлюстинской больнице добыли с трудом и положили туда мать Мустая. Самого мальчика взяли Азаровы: где четверо, там и пятый прокормится. К тому же детские дома были переполнены.

Валя и Надя встретили Мустая заботливо, нашли кое-что из белья и вместе с Митей отправили в баню.

Вернулись они веселые. Мустай выглядел комично. На нем была черная косоворотка, Валины сатиновые шаровары и стоптанные лыковые лапти, подаренные Илюшей в бору.

Почему Мустай не захотел расстаться с лаптями, выяснилось неожиданно. За ужином возник разговор о том, почему Мустай искал «дядю Колю».

— Илюшка сказал… В бору стадо пасет. Пиньжак мине дал, чабата скинул, молока приносил.

Митя и Валя переглянулись. Они знали от Петра Николаевича, что Илюша пасет в бору стадо.

— Какой из себя Илюшка, не белобрысый?

— Маленький совсем, чабата дал. Гляди. — И Мустай показал ногу, обутую в лапоть.

— Да ведь куртка-то Илюшкина! — воскликнула Надя, рассматривая на Мустае пожарный пиджак. — Я ее по медным пуговицам узнала.

— Выходит, тебя Илюшка прислал? — с удивлением спросил Митя, а потом с укоризной сказал сестрам: — Эх вы, пигалицы, забыли парня!

— А ты? — спросила Валя. — А ты не забыл?

— То-то и оно, что забыл, — согласился Митя. — Вы еще не все знаете, сестренки, а мне признаться стыдно. На прошлой неделе я получил письмо от Женьки Дунаева. Он спрашивал про Илюшку, просил узнать, доехал ли мальчик. И я ему ответил, как бюрократ. Мол, доехал, жив-здоров. А вот не сходил, не узнал, как живется парнишке. Может быть, его там совсем богом придавили. Я-то знаю деда Дунаева — чуть родного сына не убил за бога.

Надя на минуту задумалась, что-то вспоминая.

— Я знаю девочку с Солдатской улицы, она говорила, что Илюшу хотели отдать в церковь прислужником.

Митя с досадой стукнул кулаком себя по груди:

— А ведь все почему? Некогда! Хоть на части разорвись: голод надвигается, безработица началась, огороды гибнут, электрическую станцию надо восстанавливать. Я и рабфак забросил, только по ночам и готовлю уроки, а голова что котел гудит… На кого же мне надеяться, как не на вас, сестренки? Вы должны помогать.