Галина Карпенко - Как мы росли

Клавка посмотрела на ложку и вспомнила, как одна, без матери, этой ложкой ела и как её завёртывала в платок и играла, будто куклой.

— Возьми, — сказала Клавка, — а то я обижусь.

И она спокойно, как будто бы не о себе, рассказала Варе про свою жизнь.

— А я и не рассмотрела, — сказала Варя, — что ложка на рыбку похожа. Видишь, плавничок… ещё жёлтенький. Совсем золотая рыбка. Пусть, если хочешь, она у меня поживёт.

— Нет уж, бери насовсем, — сказала Клавка. — Только не думай, что я тебе её за куклу даю. А знаешь зачем? Чтобы дружить на вечную жизнь.

Черноглазый Персик давал представление. На полу были положены матрацы, а зрители сидели вокруг, как в цирке.

Персик не помнил ни отца, ни матери. Все его прошлое сливается только с воспоминаниями о шарманке и хозяине. Встают ли в памяти далёкие дни жаркого, пыльного лета или зябкой осени, они непременно вспоминаются вместе с хриплыми песнями шарманки. И где-то в вышине — далёкое небо, а до неба, как горы, стены домов и окна, много окон.

Окна раскрыты, пока поёт шарманка, пока Персик кувыркается на маленьком грязном коврике. Но, как только он берёт в руки войлочную шляпу хозяина и протягивает её к зрителям, окна захлопываются. И редко из какого-нибудь окна упадёт завёрнутый в бумажку медяк.

Персик не только акробатничал — он умел корчить уморительные гримасы и пел песни с непонятными словами. Персик был артист.

За свою маленькую жизнь он успел вкусить достаточно горечи, которая, как ржавчина, покрыла его нерадостное детство. Он лгал и воровал так же легко, как и кувыркался. Чапурной краснел, когда уличал Персика во лжи.

«Я же велел тебе пройти рубанком три раза, а ты что?»

«Пять раз прошёл, честное слово! — отвечал Персик. — Даже мозоль, наверно, вскочит — очень жёсткое дерево».

«Возьми рубанок!» — говорит Чапурной.

Персик брал рубанок, и мягкие стружки падали на пол.

«Жёсткое дерево»! Всю жизнь, брат, не прокувыркаешься!»

Персик строгал, поглядывая на Чапурного, и, если попадался в доске сучок, старался сменить доску на другую, только так, чтобы никто не заметил. Строгать без сучка легче.

Чапурной поглаживал рукой обструганные доски и говорил с досадой:

«Вот чёрт! Не могу я сам рубанком работать одной рукой. Вы равняйтесь по Колиной доске. Смотрите — гладкая, как шёлк. А почему? Потому что он ровно берёт, у него нажим ровный, он легко работает».

«Молодец! — хвалил Колю Ведерникова Чапурной. — Мастеровой человек — золото. Вырастешь — будешь красным директором. Знаешь, что такое директор?»

«Нет. Я, дядя Миша, буду столяром, как папанька. Я, когда вырасту, построю карусель с музыкой, чтобы всех ребят катали, и не за пятак, а сколько кому хочется — вволю!» — говорил Коля Ведерников.

«Можно и карусель, — соглашался Чапурной. — Когда ты вырастешь, прекрасная будет жизнь, скажу я тебе!»

Персик кувыркался ловко. Тело у него маленькое, гибкое. Перевернувшись в воздухе. Персик вставал на ноги и прищёлкивал языком и пальцами.

— Ну-ка, ещё, ещё! — кричали в восторге мальчишки.

А Персик, ободрённый успехом, показывал всё новые и новые штуки. Вот он обошёл круг на руках, а потом вдруг, будто его сложили пополам, завертелся на месте. Не поймёшь, где у него голова, где ноги.

— У тебя кости все поломанные. И как ты живой? — удивлялся Наливайко.

— Почему поломанные? Все целые — щупайте! — Персик протянул Наливайко свою тонкую руку.

Наливайко щупал у Персика руку: мальчишки следили молча.

— Хрящики, — сказал Наливайко. — Мне дед говорил — акробатам в цирке непременно кости ломают: хрясь, хрясь! — и готово. Я вот ни за что не согнусь, потому что кости у меня все целые.

Наливайко стал на четвереньки и, пытаясь согнуться, как Персик, тяжело плюхнулся на живот. При этом действительно что-то хряснуло.

— Ни за что не согнусь! — сказал он.

И, считая, что доказательств достаточно, Наливайко поднялся с пола вспотевший, красный. А Персик разбежался, подпрыгнул и сделал такое сальто-мортале, что ребята только ахнули.

Они так увлеклись, что не заметили Чапурного, который всё время стоял в дверях и тоже любовался Персиком.

«Надо бы им гимнастикой заниматься, — рассуждал Чапурной. — Разве это дело? Наливайко такой рослый парень, а еле шевелится. Персик — ничего не скажешь — ловок!»

Михаил Алексеевич старался подмечать, кому из ребят что по душе. Он помогал Коле Ведерникову мастерить всё, что тот задумывал: и мельничку и пароход. Федю Перова он сам отвёз к профессору, чтобы тот определил, учить мальчика музыке или нет.