Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

— Он охотник, — сказала я. — Он зверем и смертью пахнуть должен.

— Нет! — отрезала Очи. — Я тоже охотник, а пахну иначе. Он мужчина, он мужчиной пахнет — а это совсем другой запах, совсем. У меня… — Но она снова споткнулась и договорила так тихо, словно не хотела, чтобы я слышала: — У меня голова кругом шла. И так все сладко, будто в дурмане. И тут, — она положила руку на живот, — тут все ныть стало, Ал-Аштара. Не знаю, как и вывернулась от него. Верно, ээ помог. Что со мною, сестра? Он околдовал меня? Но как? Когда? Чем?

Наконец она смолкла и только сильно, всем телом вздрагивала, вздыхая. Тут только я заметила, что глажу ее по голове, как ребенка. Я убрала руку и сказала:

— Очи, у меня шестеро братьев, с двумя из них я росла вместе, я знаю мужчин: это люди, Очи, такие же, как и мы. Ты мне поверь. Они чувствуют боль, тело у них мягкое, и пахнут они человеком. Не так, как мы, правда, но человеком. И сердце у них есть, это точно: я слышала, как бьется оно у Санталая в груди.

Очи молчала, не шевелилась. А я продолжала успокаивать ее, говоря о братьях и о других мужчинах, и о том, что воин не знает врага, с кем справиться бы не мог. С сильнейшим бороться — благо, так воин учится побежать. Я долго говорила, но тут в занавесь ударилось что-то мягкое — верно, сапог, — и брат недовольно проворчал:

— Шеш! Вот мыши завелись — спать мешают!

Я примолкла, и мы лежали какое-то время тихо. Я уже думала, что Очи спит, но тут она обернулась ко мне, обняла с неожиданной для нее нежностью и прошептала:

— Аштара, обещай мне, что завтра мы с тобою снова пойдем в тот дом. Я чую, что не кончилась еще наша битва. Ах, Ал-Аштара! Почему же так сладко и страшно, так страшно мне! И ноет внутри все. Но ты обещай мне, обещай! Обещаешь?

Я кивнула, и она смолкла, свернулась клубком и тут же заснула, посапывая, как зверек, спокойно и тихо. И я тоже ощутила, что странно все, непонятно, немного страшно — но больше сладко. Все, что было с Очи, словно бы и во мне отразилось: весь вечер и новые люди, эта странная битва, несчастная Антула, Зонар и Талай… И сама Очи, вдруг нежная, порывистая и жестокая. Странно все было, странно и сладко.

А когда наутро глянула я в глаза моей Очишки, не узнала ее: другая дева, лукавая, хитрая передо мною была. Как будто что-то открылось вчера ей, о чем я еще не знала.

Так и пошли наши дни: с долгим сном, обильной пищей, долгими разговорами. Днем старшие, женатые братья звали к себе, их жены одаривали нас — кто едой, кто войлочными носочками, новыми обвязками на ноги, кусочками меха, нитками, бусами. Вели к нам детей, особенно девочек, чтоб мы их приласкали: считалось, что так от Луноликой матери получат благодать. Потом кормили, а сами эти жены за столом молчали, разглядывали нас украдкой, особенно Очи. А братьям моим, зимой от праздности страдающим, других дел и не было, как только нас по гостям водить: в род жены, к друзьям, к их братьям… Везде мы улыбались, и везде нас кормили, одаривали, подсовывали под правую руку круглых детей. За день все лица для меня в одно сливались, все дети одним становились, на еду уже смотреть я не могла и не понимала, откуда столько родных и друзей у моих братьев — весь стан без малого. Но обидеть отказом никого не могли. Как тяжелую ношу глупый верблюд несет, походкой не меняясь, так и я по гостям ходила, не меняясь лицом.

А вечером мы шли в дом Антулы, как я Очи; обещала.

Там было каждый раз одно и то же, те же лица, те же разговоры и смолка, молоко хмельное, сбродивших ягод сок и крепкие травные взвары, чтобы не спать долго, глядеть глазами бессонными, смеяться и говорить пустое. Мне не по нраву все это было, говорила себе, что только ради Очи хожу, но там хоть не надо было улыбаться, слушать заученные разговоры и скучать. Там я могла просто сидеть в сторонке, наблюдая за людьми.

Приходили туда каждый раз одни и те же. Смехач Ануй рассказывал разные, но одинаково нелепые истории про увальня Астая, а тот смеялся со всеми и не обижался. Были молодые воины, посвятившиеся в этом году или годом раньше, и несколько дев, и я могла уже, не спрашивая у ээ, сказать, кто с кем будет весною свадьбу играть. Приходили иногда воины постарше, девы и парни, одни сидели целый вечер, а другие только для того забегали, чтобы на нас с Очи поглядеть. Говорили, что у них были свои посиделки. Туда ходил Талай, у Антулы он и не бывал. Был он, как я узнала, младшим сыном Осварая, главы рода конников, и потому до сих пор не женился. Отец его жил в другом стане и, как говорили, был еще крепок, брал молодых жен и приводил пленниц с походов, но детей они ему не рожали. Талай ждал воли духов: будут ли братья после него или он будет отцу наследовать.