Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах - том I

Черные нарисованные человечки толпятся и справа, и слева. Они хватают Сережу за полы его полушубка, они трещат и хрустят растопыренными пальцами.

Валенки тонут в мягком, рыхлом снегу. Как здесь глубоко, человечки ловят и задерживают снег своими черными ножками.

Нужно выбираться отсюда. Почему теперь с каждым шагом он спускается все ниже и ниже?

Яма какая-нибудь?

Но почему такая большая?

Ветер как-то смягчается и затихает.

И снег теперь не такой частый и колючий. Можно немного осмотреться.

Все понятно. Это не третьи кустики. Это кустарник на склоне оврага. Сережа спускается вниз к реке.

О том, чтобы искать мост, нечего и думать.

Но ведь река давно уже стала, ее можно перейти в любом месте.

Река в Белькове меньше, чем в Дубровке. Тем легче будет ее перейти.

Хорошо бы найти палку и постучать по льду, прежде чем переходить.

Сережа хочет отломить ветку, но черный человечек сопротивляется и борется с ним, хлещет по лицу, обсыпает руки снегом.

Все равно, он перейдет так. Лед крепкий, он должен быть крепким.

Мутно виднеется под ногами широкий завиток снега, нависающий над берегом.

Сережа сбивает его валенком и, придерживаясь руками за кусты, становится на лед. Топает ногой.

Ну, разумеется, лед совсем твердый, можно идти.

Человечки не сердятся больше. Теперь это дружеские руки, они поддерживают и охраняют его. Но приходится оставить их, идти одному.

Ничего. Лед твердый и гладкий, немного запорошенный снегом. Вот уже середина реки. Подходить к тому берегу нужно очень осторожно. Он крутой, с круглым поворотом. Почему-то кажется, что в таких местах бывают родники. Даже в сильный мороз река может не замерзнуть.

Что-то темнеет справа. Неужели это вода?

Нужно держаться левее…

Что случилось?

Почему он сделал такой большой шаг? Резкий холод охватывает ногу до самого колена.

Все стало непрочным и мягким. Валенки тяжелеют и наполняются водой.

Тонкие, мутно-белые льдины мягко обламываются одна за другой и с тихим бульканьем погружаются в черную воду.

Сережа ложится на живот и пытается ползти на локтях и коленях.

Это похоже на страшный сон.

Все колеблется под ним, не на что опереться…

Жарко натопленная русская печь. Мерцающее пламя гильзы освещает бревенчатые стены. Большая высокая кровать с полосатым матрацем.

Над кроватью — картина-коврик. На картине синее небо, голубая река. За рекой — белый дом с белыми колоннами и сине-зеленые деревья. По реке плывут два белых лебедя.

Белые лебеди, кровать с полосатым матрацем да ухваты около печки — это остатки мирной жизни. Все остальное военное.

Автомат на стене. На столе — полевая сумка и развернутая карта. Над картой склонился капитан с черными усами. Огонек колеблется, коптит, по стенам блуждают беспокойные тени.

Из-за перегородки то и дело слышится хриплый, простуженный голос:

— Связь! Связь!

Шаги и стук у двери:

— Товарищ капитан, разрешите доложить: тут парнишка пришел и какого-нибудь начальника спрашивает.

От двери с каким-то стеклянным звоном шагнула маленькая белая фигурка.

Валенки, рукава и полушубок спереди, до самой груди, были гладкие, твердые, ледяные. Плечи и шапка мягкие, пушистые от снега. Мальчик поднял на капитана яркие синие глаза и проговорил, тяжело дыша, останавливаясь после каждого слова:

— Майор… Курагин… тяжело ранен. В сарае. Около Дубровки…

Он огляделся и хотел подойти к печке, но поскользнулся и упал на пол с тем же ледяным стеклянным звоном.

Все подбежали к нему.

— Скорее снимите с него все это! — крикнул капитан.

Мальчик отстранил рукой красноармейцев.

— Я сначала скажу. — Он взял с пола уголек и провел им черту на полу: — Шоссе. Деревня. Лес. Колодец. Сарай — здесь.

Он поставил на полу черный крестик и потерял сознание.

Сережа сидел на лавке, поджав под себя ноги в больших валенках и завернув длинные рукава гимнастерки. Он был закутан в огромный мохнатый полушубок.

Перед ним стояла дымящаяся паром миска со щами.

Ему хотелось поскорее, как-нибудь помимо рта, вливать в самую свою середку горячую жидкость.

Холод выходил из его тела постепенно, толчками.

Сначала стало тепло внутри, холод и боль от него отступали, сгущаясь, к рукам и ногам.

Когда они остались, наконец, только в самых кончиках пальцев, это было так больно, что хотелось кричать.

И вдруг Сережа почувствовал себя свободным от этой боли.