Ольга Гуссаковская - Порог открытой двери

Ира, стоявшая все это время молча рядом с Иваном Васильевичем, вдруг решила вмешаться:

— А почему нас не берут? Мы, умеем ходить не хуже здешних рыбаков. Если идти, то всем!

Иван Васильевич видел, что и Наташа, и Толян думают то же самое. Он повернулся к ним, каждому заглянул в глаза, словно пытаясь достать дна их души.

— Ребята! Я очень вас, прошу, очень! Хватит своевольничать и играть во взрослую самостоятельность! Сейчас вы должны остаться в, поселке. Вот тут, в этом доме. И ни шагу из него! Очень прошу: не мешайте, не заставляйте думать еще и о вас!

Он говорил знакомые слова незнакомым голосом, и у всех троих тревожно забились сердца. Наташа шагнула к отцу:

— Папа, ты не беспокойся! Мы никуда не уйдем! Ты только возвращайся поскорее…

Данила Ерофеевич вернулся с неторопливым белокурым гигантом в скрипящей кожаной куртке и рыбацких сапогах.

— Семен, — представился тот коротко.

Трое мужчин свернули на еле приметную тропу, уходившую в сопки. Трое ребят остались возле крыльца дома.

Лучи солнца приобрели последний жалящий накал. На бухте исчезла даже мельчайшая рябь. Женщины во дворах неторопливо, но споро снимали с вешалов рыбу, загоняли в сараи кур. Мужчины крепили причал и вытаскивали лодки подальше на берег. Обкладывали их камнями.

…Машина, идущая в поселок, поднялась на перевал и неожиданно угодила в слепую снежную круговерть. Шофер сначала включил фары, потом остановился.

…В городе женщина с лицом состарившейся девчонки снова попросила соединить ее с конторой поселка. Ей никто не ответил.

Буря настигла троицу на полпути к Атаргену. Они уже не шли, а стояли и спорили, что делать дальше. Хмель, у парней прошел, остался озноб, головная боль и щенячье чувство беспомощности. Да еще зряшная злость на никому не нужную девчонку, которая изо всех сил старалась не дрожать и не плакать.

Солнце исчезло, мир утонул в серой мгле, темнее тумана и глуше облаков. Исчезли расстояния между предметами, все стало недостижимым.

— Надо возвращаться, может быть, еще успеем, — неуверенно проговорил Ян совсем трезвым голосом. Глаза его больше не блестели, и в серой мгле лицо тоже посерело.

— А вдруг Атарген ближе? — заколебался Раджа. Он напоминал сейчас мокрого, взъерошенного вороненка, и его непрерывно бил крупный озноб.

Галя молчала, у нее никогда не было своего мнения.

А в небе все еще царила тишина. Только словно из неизмеримой дали моря медленно приближалась огромная волна. Невидимая в серой слепой мгле, она близилась, нарастала, обессиливала душу страхом неведомого.

А потом внезапно сверху, снизу, со всех сторон обрушился на ребят вихрь из дождя и мокрого снега.

Отражение электрической лампочки в черном стекле вздрогнуло и снова вернулось на место.

— Смотри! — Наташа схватила Иру за руку. — Стекло прогибается под ветром! А папа там на сопках. И ребята. Мне страшно!

— Молчи, не распускай слюни! — остановила ее Ира. — Думаешь, я такая смелая, что и не боюсь ничего? Дудки! Мне тоже страшно. Но надо ждать. Вон даже телефонный провод оборвало.

— А как там дед на маяке? Он ведь один… — раздумчиво проговорил Толян.

— Он привык, а башня здоровая. Сам видел, — возразила Ира. — Хотела: бы я знать, дошли они до Атаргена или не успели? Люб, как ты думаешь?

Люба, четвертая в комнате, печально покачала головой:

— Навряд… Если уж очень ходко шли? Но они не умеют и дороги не знают.

— И чего это Галину понесло с ними? — спросил Толян недоуменно, скорее, сам себя, чем девчат.

— Влюблена, как кошка, в нашего Янчика, вот и пошла! — резко ответила Ира. — Чувства, понимаешь, жить не дают… тренди-бренди!

Люба, расплетавшая и заплетавшая конец косы, опустила руки и внимательно посмотрела на Иру.

— Зачем нехорошо говорить про любовь? Моя мать была местная, а здесь испокон века женились на своих. А отец — пришлый, чужак, и она ушла к нему, потому что очень любила. И была счастливая… А он не может ее забыть, ему без нее на земле тесно… Я его понимаю. Это любовь. Зачем же ты говоришь злые слова о той девчонке?

Наташа вскочила, подбежала к Любе и поцеловала ее в щеку. Ира промолчала.

Буря за окном выла и гремела, словно собрала со всего света и стиснула в кулак шум моря, грохот заводов, рев пароходных гудков — все голоса земли. Порой в ее вопли вплетались вовсе невероятные звуки, которым уши отказывались верить. Ребята знали, что в поселке нет собак, но вдруг в вое ветра послышался словно бы глухой собачий лай.