Большое сочинение про бабушку

В магазин хлеб привозили два раза в неделю, и было его очень мало, поэтому все сами пекли. Но если вдруг хлеб дома заканчивался, меня мама рано-рано в магазин отправляла. Приду, а там бабушки уже очередь заняли, и первая — бабка Макрида. Я всегда ближе к хвосту оказывалась. Давали по две булки в руки. Если семья большая, то по три. Денег было только на хлеб. Да если бы и больше давали, покупать особо нечего. На весь магазин только один сорт конфет — карамельки без обертки разноцветные. Жвачка? Что ты, какая жвачка… Стой-ка, а ведь была у нас жевательная резинка. Только не в магазине. Мне папка из леса привозил живицу, смолу лиственничную. Говорил: “А вот тебе гостинец от зайчика!” Мы эту смолу серой называли. Запах какой! Вкус горьковатый, но такой приятный! Эта смолка — она микробов убивает. Мама моя ни разу в жизни зубы не чистила и про кариес даже не слышала. Война, есть нечего, щеток и пасты зубной нет, а зубы здоровые. Потому что живицу жевали.

Однажды поехали мы за дровами для печки. Их тогда самим нужно было заготавливать. Папка лошадку запряг в сани, и мы в рощу отправились, на берег реки. Я — старшая в семье, поэтому вместе со взрослыми все делала. Папа рубил, мама связывала, а я бегала, в сани таскала. По кустам бежать с вязанкой неудобно, решила я по речке, чтобы побыстрее. А река у нас, сама знаешь, хитрая, где-то замерзает чуть не до дна, а в других местах только сверху ледок. Но мне же не видно, толстый там лед или нет, наступила и провалилась. Хорошо, что не очень глубоко. Папа меня вытащил, бегом в сани, полушубком своим укрыл, и поехали скорее домой.

— Воробьи торопились, да маленькими уродились! — ворчит на меня мама. Дров-то мало набрали.

А папка подбадривает:

— Не бо-ось!

Дома — бегом-бегом — на печку греться. Потому что печка — это еще и лучшее лекарство. Если печка правильно сложена, то в таком доме простудой не болели. И кости греть старички всегда на печь забирались. Мой дед, мамин папа, на голбце лежал. Болел, почти не двигался. А рядом с ним прут — длинная ветка. Если я вдруг громко запою или пробегу мимо, он прут схватит и мне по ногам, чтобы не мешала ему, не баловалась. Когда его хоронили, я этот прут взяла и тоже похоронила, закопала за баней. Но даже после этого мимо печки старалась тихо ходить, все мне казалось — дед с прутом лежит.

У нас в деревне бабушка жила одинокая. Макрида звали. Та самая, что в магазине всегда первая. Да она везде первая. Говорили, что Макрида могла ребенка в печке перепечь. Да не испечь, она же не Баба Яга, хотя немного и похожа, а перепечь. Родился у меня брат. У меня уже было два брата, и я сестру хотела. Мне тогда девять лет было. Как-то мама ушла на речку белье полоскать — стиральных машин тогда тоже не было, и зимой и летом на реку ходили. Братья с мамой, чтобы санки с бельем катить, а я с Колей осталась и вот что придумала. Ведь пока он маленький, непонятно: девочка это или мальчик. Пойду, думаю, к бабке Макриде, пусть она нам из мальчика девочку испечет. Папка сразу не заметит, а когда заметит, мы с новой сестрой ему сошьем рубаху, и он не будет ругаться. Он вообще у нас мало ругался, зато смеялся много, за это его в деревне любили и звали Веселый Ганс, хотя у него совсем другое имя было.

А мама Катя у меня была строгая, шутить не любила. Но я подумала, что она, может, даже обрадуется, если у нас еще девочка будет.

Бабка Макрида жила на самом краю деревни, у кладбища, под горой. Завернула я Колю в одеялко, он тяжелый получился, а других санок нету. Тогда я выкатила из сарая кошевку. Ой, ты даже не представляешь, что это была за красота. Видела, в каких санях Дед Мороз в Великом Устюге ездит? Это не “сани” правильно называется, а кошева. Старое слово, теперь его уже не употребляют. Кошем обоз называли, и еще поселение, а человека, в нем главного, звали кошевой. На санях дрова возили, сено, а в кошеве — пассажиров. Настоящая, узорчатая, только маленькая, для ребенка, у нас была кошева. Сделал ее мой лелька — дядя Костя Кащеев. Он кузнецом в деревне был. Лелька — это значит крестный. Только тут тоже все запутано. Ведь церкви в деревне не было, ее в 1918 году сожгли, а крестных по старой привычке выбирали и роднились между собой. Вместо попа у нас была бабка Макрида, придет, молитву прочитает, в тазик с водой у теплой печи макнет, сажей из печки мазнет, получилось, что покрестили. Главное, чтобы об этом Сомов, председатель колхоза, не узнал, или Костылин, был один такой противный мужик в деревне. Запрещено это было. Суеверие и мракобесие называлось. И крестики никто не носил. Мы носили галстуки красные. Красные, как кровь, — в память о погибших бойцах.