Валя Стиблова - Мой братишка

Как-то я спросил папу: что он думает, могу я стать писателем? Я ведь люблю фантазировать, и научная работа, стало быть, мне не подходит.

— Ты полагаешь, ученым фантазия не нужна? — удивился папа.

— Конечно! — кивнул я.

— Сомневаюсь! А как же возникли теории о движении Земли и планет, теория земного притяжения, теория о происхождении жизни на Земле? Думаешь, великие ученые, создавшие эти теории, не были великолепными фантастами?

— Да… Но ведь все это давным-давно известно, — возразил я ему.

— Известно теперь, — сказал папа. — А тогда? То, что сегодня кажется нам само собой разумеющимся, должен был кто-то когда-то открыть людям. Тысячи ученых работают над какой-нибудь проблемой, и вдруг кого-то осеняет — и появляется открытие. Думаешь, человек, сделавший открытие, не обладал огромной фантазией? Ведь он не только сумел сконцентрировать в себе все, что знали до той поры люди, но и увидеть это явление совершенно по-новому.

— Ученые — да, — ответил я. — Но ведь писатели выдумывают все из головы. Писатель пишет, что захочется. Наверное, его фантазия немного другая?

— Разумеется. Хотя все не так просто. Писать книги — не значит болтать. У писателя должна быть идея, которую он несет своему читателю. Фантазия — только инструмент, к которому он прибегает и который служит тому, чтобы писатель мог сказать людям правду о них самих. Если он не в силах сделать этого, он плохой писатель.

А я? Смог бы я писать хорошо? Папа только пожал плечами. Мне это было неприятно, и я спросил, почему он так неуверен во мне.

— Знаешь, Мариян, — ответил мне папа, — ведь ты иногда не понимаешь сам себя. Часто уклоняешься от ответа, говоришь неправду или стремишься выглядеть лучше, чем ты есть. Пока ты не разберешься в себе самом, ты не сможешь понимать людей. Как же ты собираешься писать?

— Ты думаешь, Ким мог бы это сделать лучше меня?

Я ждал, что папа скажет: «Отчего же?» А он взглянул на меня, улыбнулся и проговорил:

— Тебе кажется, что Ким слишком рассудителен и у него вообще нет фантазии. Но это не так. Я поражаюсь, какие он иногда высказывает мысли, как он умеет во все вникнуть. Временами мне кажется, что у него не пять, а шесть органов чувств, а без того, шестого, не может обойтись ни одно научное открытие. Думаю, он сумеет и писать, и вести научную работу.

Я не очень хорошо понял, в чем заключается разница между моей фантазией и фантазией Кима, но что правда, то правда: у Кима воображение богаче. Например, когда мы читали «Маленького принца», ему совсем не мешало, что Маленький принц попал к нам с неизвестной планеты.

— Это же вздор, — говорил я. — Неужели тебе это не мешает?

— Нисколько, — отвечал брат. — Сказка есть сказка! Просто я все представил себе. Так же, как когда мы с тобой играем.

И потом я снова перечитал страницы о деловом человеке, который все время считал звезды, а ни на что другое у него уже не оставалось времени, о короле, который приказывал только то, что можно было выполнить, о том, как приручить Лиса. И тут вдруг я понял, что имел в виду папа. Ким знает наизусть целые куски из «Маленького принца», хотя не всегда ему удается быстро вбить в голову стихотворение, что задают нам в школе. Ему очень нравилась картинка с удавом и слоном. Я твердил, что это глупая картинка и вместо нее надо было нарисовать что-либо другое. А Ким не соглашался, называл картинку замечательной, а ящик с барашком нравился ему еще больше.

Может быть, Ким и вправду обладает большей фантазией, чем я. И правильно папа сказал, что иногда я не фантазирую, а просто вру. Ведь и Киму я соврал, что мы с Путиком пойдем только на нашу полянку в саду. Ким сразу понял: пан Короус в это время ужинает, а я твердо надумал идти к обезьянам, но боюсь идти один, без брата. Если бы он ответил: «Хорошо, вот и идите, а я останусь дома», то я извинился бы перед Путиком и не пошел. Но Ким согласился. Он знал, как мне хочется, чтобы он шел с нами. В конце концов Ким всегда уступал мне, даже если это была плохая затея.

Итак, мы направились на полянку все трое. Путик боялся спрыгнуть с крыши гаража, поэтому первым полез я, потом Путик, а за ним Ким. Брат шагал последним и сердито насвистывал мелодию «Бывали чехи…».

Я единственный человек на свете, понимающий, какую мелодию поет или насвистывает Ким. Он шел с каменным лицом, не разговаривал с нами, и его свист напоминал звуки, которые издает плохонькая ореховая свистулька. Было ясно, что Ким намерен пойти с нами и в обезьяний питомник. Теперь мне оставалось наговорить что-нибудь поглупее — например, что обезьяны ждут дальнейших моих приказов или что мы должны повторить с ними некоторые упражнения. Я знал, Ким не станет мешать моей болтовне, что бы я ни нес. Он никогда не мешал мне вешать мальчишкам лапшу на уши. Даже когда я похвастался, что запросто прыгну с высоких мостков в воду. Ким-то знал, что я никогда в жизни не нырял. Он пытался отговаривать меня — только наедине, а при ребятах молчал как рыба.