Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником

Федор Иванович поднялся, перегнулся через стол и, сжав руками плечи Савелия Дмитриевича, хрипло произнес:

— Если ты тот парень, который себя той ночью Савкой назвал, то куда ты друга моего девал, которого я в кустах оставил?

— Умер ваш друг, — печально ответил тот. — У меня на руках в ту же ночь умер.

— Ты знаешь?

— Знаю, потому что сам схоронил его… На полянке возле базы та могилка… Дуб на ней посажен мною…

— Умер! — горестно произнес Федор Иванович. — Так и чувствовал я тогда, что уже не жить ему… А какой был человек!.. Лучше бы не встретил тебя сегодня, все верил бы и надеялся, что сыщется когда-нибудь Дядя Петя.

— Так то был Дядя Петя? — воскликнул бригадир.

— Он!.. Большой отваги был человек.

Федор Иванович опустился на свой стул, помолчал, потом, будто вспоминая про себя, неторопливо и тихо стал рассказывать, какие подвиги совершил этот прославленный партизанский командир, какими делами отметил свой путь на земле и каким оказался стойким в свой последний час.

Николай с увлечением слушал. Многое из того, о чем рассказывал Федор Иванович, ему уже было известно. Народная молва расцветила эти события добавочными подробностями, не всегда, как видно, точными. Теперь, без ненужных прикрас, образ Дяди Пети возникал из слов его соратника более простым и близким, более родным.

Николай слушал, и улыбка — знак признательности, восхищения, преклонения перед памятью героя — не сходила с его лица.

Вдруг, когда Федор Иванович замолчал, Анфиса Петровна произнесла:

— Слушай, слушай, Коля, то был отец твой!

Зачем она сказала это? Улыбка медленно сошла с лица Николая, но он не заплакал. Нет, не было слез в глазах Николая, не было горя. Память об отце сливалась с памятью о славном партизане, имя и образ которого всегда вызывали в душе у него чувство гордости.

— Перед смертью сына вспоминал, — добавил Савелий Дмитриевич, — беспокоился… Велел тебе, Николай, хорошим человеком вырасти.

— Вот видишь, — подхватила бабушка, — пора тебе задуматься, кем стать, — то ли доктором, то ли учителем, то ли дома строить будешь…

Она вопросительно глядела на Николая, а он снисходительно улыбался. Если еще недавно он уклонялся от подобных разговоров, то теперь уже мог бы ответить, что наверняка не будет ни строителем, ни врачом, ни педагогом — душа его лежала к другому, он хочет создавать механизмы.

— Кем-нибудь да стану, — ответил он тихо, спокойно, как говорят люди, увидевшие свой путь, поверившие в свои силы. Подняв глаза на Федора Ивановича, он с усмешкой добавил: — Барсуком не останусь.

— Как и положено, — подхватил тот, но продолжать не стал, умолк.

Молчал Савелий Дмитриевич, уйдя думами в недавнее и столь уже далекое прошлое. Вздохнула Анфиса Петровна, что-то прошептала про себя.

И вот наступила в комнате тишина, тягостная и душная. Никто из взрослых не хотел говорить, и Николаю стало не по себе. Он оглянулся на висевший на стене репродуктор: включить или не надо?

Но тут за дверью раздались знакомые легкие шажки и громкий голос Леночки:

— Бабушка, дай яблоко!

Дверь распахнулась, и Леночка стала на пороге. Тотчас, словно кончилось какое-то ненастье, привычно засуетилась Анфиса Петровна, поднял голову и улыбнулся Савелий Дмитриевич, Федор Иванович протянул девочке навстречу обе руки:

— Иди ко мне, боевая!

А Леночка, немного смущенная присутствием людей, которых она не ожидала тут встретить, потопталась на пороге, обошла стул Савелия Дмитриевича и прильнула к бабушке. Потом вдруг спохватилась и чинно сказала:

— Здравствуйте!

— Здравствуй, — хором отозвались все четверо. Федор Иванович продолжал манить ее пальцем. Она подошла, узнавая его и не узнавая.

— Это вы нарочно постриглись? — И тут же вспомнила что-то более важное: — Дядя мастер, а вы умеете делать волшебные колеса?

— Зачем тебе? — спросил Федор Иванович, обнимая ее и привлекая к себе.

— Мне нужно такое колесо, чтобы оно само все катилось и катилось и меня бы всюду повело… Я хочу быть путешественницей…

— Понял, понял, — улыбнулся Федор Иванович, — так ведь у каждого человека есть такое колесо, и у тебя оно есть.

— Почему же я даже до Боровухи еще ни разу не добралась?

Федор Иванович поднял обе ее руки на уровень лица, приказал:

— Растопырь пальцы!

Девочка повиновалась.