Ахто Леви - Такой смешной король! Книга вторая - Оккупация

Семья Килков, включая и пропорционального Арви, как видно, действительно с полным правом могла считаться в городе одной из более осведомлённых и всесторонне развитых. Килки чувствовали себя на высоте не только в доме Алфреда. Они ходили по многим домам, заседали за кофе и говорили на политические темы. Они знали всё, лишь не знали одного: куда подевался из города этот юркий гражданин Векшель? Этого никто не знал, но, учитывая разговоры, какие тот когда-то вёл, их политическую направленность, можно было полагать, что он удрал с красными. Вероятно, он был тоже из тех, кто требовал добровольного присоединения к Советам нашей страны.

Королю в деле добровольного присоединения нечего было и разбираться, тут путались более опытные мыслители. Тайдеман, правда, объяснил ему как-то, что красные — неумно делают, когда кричат, будто все эстонцы хотят стать советскими гражданами, — неумно потому, что такого не может быть хотя бы по той простой причине, что большинство людей в стране относятся к политике примерно так же, как Хелли: она — маленький человек, политикой не занимается. Но и те, которые занимаются, половина из них, конечно, против Советов, иначе бы не было освободительной войны в восемнадцатом году, когда и русских, и немецкий ландесвер одинаково из страны у моря выгнали. Гораздо логичнее было заявить, считал Тайдеман, что коммунисты, воспользовавшись политической обстановкой в стране, завладели руководством — это другое дело; что, учитывая ситуацию в мире, помощь сильного государства была бы разумной, и так далее. А утверждать, что все — и эстонцы, и латыши, и литовцы — договорились и сразу, как один, ринулись бегом в семью Советов, в тот самый час… когда советские войска почти заняли территории всех трёх государств — это грубо. Но, считал Тайдеман, сталинская политика тонкостями не отличается, особенно в отношении тех, с кем он не находит даже нужным считаться, этот «солнцеподобный отец народов» был всегда и во всём брутален.

Эти свои мысли Тайдеман скорее всего пробубнил себе под нос без расчёта что-либо разъяснить Королю. Довольно часто пожилые люди, и не только пожилые, предпочитают беседовать, например, с собакой, считая совершенно справедливо, что собаки во многих гуманитарных и политических вопросах понятливее людей.

В немецком яхт-клубе опять можно было играть, там теперь не ставили часового, говорящего тоже неприятное слово «ферботен» [8] Запрещено (нем.) . . Яхт-клуб стоял заброшенный, во многих комнатах стёкла выбиты, двери настежь, если вообще были в наличии. Однажды народ Тори наблюдал с квадратной башни яхт-клуба, как со стороны Абрука мчались быстроходные катера. Народ Тори уже знал, что у этих катеров, которые назывались десантными, авиамоторы, потому они такую скорость и развивали. Примчались катера в бухточку, часть причалила к Тресковой церкви — тоже яхт-клуб, — часть к эстонскому, часть к немецкому яхт-клубу.

Прибывшие на катерах немецкие солдаты-десантники расположились на отдых, кто где: сидели на мостиках, на полу в комнатах, на подоконниках, ели, балагурили на своём языке. Народ Тори слонялся между ними и таращил свои любознательные глаза. Некоторые военные, расстегнув ремни, небрежно тут и там повесили или бросили в стороне большущие револьверы. Уже потом Король узнал, что это парабеллумы, а переводе с латыни означает «готовься к войне».

Большое искушение захватило Короля украсть один очень уж заманчиво безнадзорно висевший парабеллум, но соблазн этот пересилил страх, и слава богу, что так: трудно и предсказать, что было бы, если бы соблазн оказался сильнее. Как-то, когда у них в небесно-синем доме в торжественной комнате гостил Отто, а его шинель и ремень с маленькой изящной кобурой висела в прихожей, Король открыл кобуру, вытащил небольшой браунинг и любовно эту штуку рассматривал, и опять им овладело искушение присвоить эту игрушку. Однако он предвидел последствия такого поступка, кое-какие уроки Алфреда он отлично усвоил… Но тяга к оружию была, что тут говорить.

Да и как не быть, когда они, народ Тори, постоянно воевали в пустовавшем яхт-клубе, стрельба там умолкала разве что на ночь, не потому, что стреляющие остерегались тревожить сон горожан своей пальбой — её никто бы не услышал, — а потому, что сами бойцы по ночам смотрели цветные сны. Эту стрельбу и днём никто не слышал, поскольку выстрел, как таковой, производился каким-то неподражаемым ларингологическим приёмом, создаваемый звук отдалённо напоминал выстрел, когда, к примеру, он передавался в радиоспектакле, при этом звуке рот «стрелявшего» как-то неестественно растягивался, превращаясь в щёлочку, изображался при этом этакий оскал злой собаки и раздавался звук, который письменно трудно выразить, примерно: крххх!