Людмила Матвеева - Мы в пятом классе

— Меня весь постройком уважает, и даже сам Григорий Ильич меня уважает. А я его уважаю. Пусть со мной бывает, а с кем не бывает? С каждым бывает. Но кто лучше всех циклюет? А кто шпунты лучше всех подгоняет? А паркет кто ещё такой подберёт? — Он дышит Володе в лицо и уже не говорит, а кричит: — Молчишь? Будем молчать. А кто лучше всех лаком кроет? Нет, ты скажи — кто? Молчим.

Володя уже отпер дверь.

— Пап, я готов.

Куртку можно застегнуть и на лестнице.

Мама давно ушла в кухню и бьёт там деревянным молотком по куску мяса, она лупит крепко, и за этим стуком никаких разговоров не слышит. Но отец всё кричит:

— Нет, ты, Владимир, скажи, кому Григорий Ильич из постройкома дал билеты? Лапушкину? Нет, мне. Хотя Лапушкин, если разобраться, мужик неплохой. В целом. А билеты не Лапушкину, вот они! — Отец повертел перед Володиным лицом голубой бумажкой, потом просунул бумажку в открытую дверь кухни и там повертел. — А спроси, в какой ряд? В первый! Вот в какой!

— Володя, ботинки! — крикнула из кухни мама.

Володя почистил ботинки. Почему она всегда, даже не глядя, знает, когда ему надо мыть шею, когда чистить ботинки, когда собирать портфель. Всё-таки у мамы очень тяжёлый характер, и жить с ней действительно трудно. Володя это на себе всё время испытывает.

Володя и отец выходят на улицу. Пришла весна, и совсем светло, хотя скоро вечер. Как приятно идти рядом с отцом. Совсем незаметно, что он выпил. А может, он и выпил-то чуть-чуть. Идёт твёрдо, смотрит вперёд. Хорошо идти с ним. Володя шагает широко, чтобы не отставать от отца.

Вот идёт мальчик Володя одиннадцати лет, независимый, самостоятельный человек, прекрасно понимающий, что к чему. А рядом идёт его отец, мужчина высокого роста, сильный, уверенный, не последний среди паркетчиков на своей стройке. Да, он хвастливо кричал про билеты, но, в общем, что там ни говори, а билеты в первый ряд не каждому дают в постройкоме. Лапушкину вот не дали, хотя он неплохой в целом. А отцу дали. Он знает своё дело, отец-то. Никто так не циклюет чисто. И никто так лаком не кроет. И походка у отца уверенная, никого он на свете не боится, ни перед кем не гнёт своей головы, отец-то.

А мама, она женщина, ей бы только придираться. Понять отца она не умела, вот и живут они теперь без отца.

— Постой-ка, Владимир, пивка выпью кружечку. — Отец остановился напротив пивного ларька, там толпятся мужчины, обычные мужчины, у них сегодня выходной, где хотят, там и толпятся. Но почему они все кажутся Вовке такими противными? Почему сразу померк солнечный воскресный вечер? Почему в секунду исчезла радость? Одно слово «выпью», и всё кончилось.

Как хочется Вовке сказать: «Не надо, не пей», но он, одиннадцатилетний Вовка, знает, что говорить об этом совсем бесполезно, будет от его слов только хуже. Отец упрётся, станет отчуждённым, всё равно выпьет, чтобы доказать своё. И вырастет между ними стена, а так они всё-таки вместе, нет между ними стены. Все эти сложные мысли проносятся в Володиной голове очень быстро, он отходит в сторону, стоит, ждёт. А отец громко толкует с чужими людьми у ларька, передают из рук в руки тёмную бутылку, шумят, шутят и смеются.

Потом они быстро шли к цирку.

— Не осуждай, — строго произнёс отец, — дело обычное, мужское. Вырастешь, и ты будешь выпивать. Будешь, будешь, не зарекайся.

Володе хочется сказать «ни за что», но он ничего не говорит. Он чувствовал, что отец его не поймёт, как бы он ни старался, что бы ни говорил. От этого стало тоскливо. А отец показался вдруг чужим. Его папа был чужим, непонятливым, не сильным, а суетливым и жалким. Чего-то сам себе доказывает со своими бутылками и кружками. И ничего доказать не может.

Но впереди был вечер в цирке, и Вовка изо всех сил постарался отогнать от себя печальные мысли.

А Таня?

Таня увидела Максима сразу, как только он вошёл в свой двор. Сердце ёкнуло и заныло от радости — вот идёт Максим, она может увидеть его. А если он её заметит, он обрадуется. И они немного поговорят о чём-нибудь, всё равно, о чём.

И тут Таня заметила, что Максим идёт не один. Рядом с ним мелкими шагами идёт по тёмному двору невысокая девочка в белых гольфах, мелкие шажки, белые гольфы, тёмный двор — всё нормально. Мало ли почему Максим идёт рядом с этой девочкой. Мало ли какие дела свели их в тёмном дворе. Но почему так плохо Тане? Почему так пусто и больно? Почему она прижалась спиной к стенке телефонной будки? Только бы не заметил, что она здесь. Только бы не окликнул. Только бы не понял, что происходит с ней в эту минуту.