Владимир Разумневич - Лето на колёсах [Повести]

Потом всё стихло. Слышно только, как натужно дышит машина внизу, шлёпаются волны о борт.

Константин Иванович поднёс к губам конусообразную трубу и зычно крикнул плотогонам:

— Выходить якоря!

— Дайте я тоже крикну, — попросил Федя Малявка.

— И я. — Слава Кубышкин приблизился к капитанскому рупору.

— Кричите оба, — засмеялся Шубин и отдал им свою трубу.

Каждому хотелось скомандовать первым. Выкрикнули сразу в два голоса:

— Выходить якоря!

На плоту забегали. Две девушки в цветастых косынках и лысый мужчина в рубахе, подпоясанной шнурком, заспешили к якорному сбросу. Налегли всей грудью на колесо. Колесо скрипнуло и завертелось, вытягивая на поверхность звонкую цепь. Показалась причудливо изогнутая, рогатая лапа якоря.

— Ура! — закричал Федя. — Моя команда долетела!

— Нет, моя долетела! — не согласился Слава Кубышкин.

— Кто скомандовал первым? Я!

Шубин, смеясь, уточнил:

— Вы так старались перекричать друг дружку, что вместо слов львиный рев получился. Дуэтом только песни поют, а не командуют…

«Смелый» входил под центральный пролёт моста, когда ветер сместил плоты к берегу. Константин Иванович позвал гудками вспомогательные суда. Юркий буксирик, вынырнувший невесть откуда, встал перпендикулярно плоту, упёрся в его бок. Он настойчиво толкал головную часть плота, загоняя его в проём между устоями моста. Второй буксир — такой же маленький и бойкий, наседал на хвост, помогал плоту удержаться на стрежне. Древесная лента, серпом изогнувшись под ветром, замедлила движение, стала неторопливо выправляться.

Густой дым валил из трубы «Смелого». Дымный хвост дотянулся до самого плота, заволакивая всё вокруг непроницаемой чернотой.

Славе Кубышкину показалось: плот несётся прямо на бетонные устои, возле которых бурлит и пенится вода. Он крикнул:

— Ой, сейчас о мост трахнется…

Носик ошалело метался по мостику и гавкал.

Вода под мостом дыбилась, швыряла плот из стороны в сторону. Нелегко капитану удержать караван в пролёте. Приходилось то и дело браться за штурвал. Переднюю часть каравана Шубин провёл в самой середине пролёта и, выйдя на простор реки, вдруг круто повернул «Смелого» навстречу ветру. Капитан разрешил Феде Малявке подержаться за руль штурвала. И тут хвост плота, прибитый ветром почти к самым устоям, сдвинулся левее, встал в центре пролёта. Федя закричал «ура!». Грозные металлические сплетения, повисшие над рекой, теперь не страшны.

— За такую работу Константину Ивановичу законно пятёрку можно поставить. С плюсом! — оценил Андрейка.

— А я вот этими руками штурвал повернул! — хвастался Федя. — В самую решающую минуту! На всю жизнь запомню!

— Старым капитанам можно на пенсию подаваться. Есть кому вахту сдать, — сказал Константин Иванович. — Прощайтесь со «Смелым», ребятки. Штурман доставит вас к Соколиной горе. А я прибуду попозже — ещё два плота остались за мостом… Да, чуть не забыл — на берегу вас ждёт письмо. Я его вчера вечером написал, зная, что мне задержаться придётся, и спрятал возле одинокой берёзы у реки. В письме — новый приказ. Ищите его в десяти шагах от берёзы по направлению к югу. Итак, до встречи, следопыты! — И Шубин помог ребятам спуститься в шлюпку, что покачивалась на волнах за бортом «Смелого».

(Из дневника Юли Зубровой)

«Сегодня мы всей семьёй прибирали квартиру. Мама решила выбросить на свалку ненужный хлам.

В горке рваных ботинок и туфель, гнилой картошки, черепков от горшка и старых газет я увидела… свой дневник! Он чуть не угодил в помойку. Ужас. Подумать страшно.

Я обиделась на маму. Как она могла свалить в одну кучу дырявые галоши и мой драгоценный дневник! Ведь в нём записаны все мои мысли и переживания начиная с первого класса.

Наверное, маму смутил неряшливый вид тетрадки. За три года дневник пожелтел, стал лохматым, как та старинная летопись, которую однажды приносила нам в класс учительница. Но ведь это и хорошо! Через много-много лет и мой дряхлый дневник могут показать в школе. Будут изучать мысли и переживания школьника.

Только мне не хочется, чтобы изучали первые страницы. Там много ошибок, а мыслей мало. Переживаний в первом классе тоже почти не было.

Настоящие переживания и мысли начались в третьем, когда я стала пионеркой и наши мальчишки приняли нас двоих, меня и Лену Портнову, в своё звено следопытов.

Вот где мы напереживались! И сейчас ещё переживаем. И когда кончим переживать — не знаю. Мы узнали про мальчишек такое, что, наверное, будем переживать всю жизнь до самой старости.