Елена Ильина-Пожарская - Так они жили

— Мне не нравится, — говорил отец, — что в ней фанаберии много. Никогда она не поплачет, не попросит прощения как следует, точно век права.

И точно в подтверждение слов отца Женя спокойно и даже с некоторой гордостью вошла в комнату с поломанным портретом в руках. Она знала, что права, что совершает великодушный поступок, и это сознание совершенно заглушило в ней чувство страха.

— Бабушка, простите меня: я нечаянно толкнула портрет, и он упал.

— Что?!! Императора портрет упал? Где он, покажи!.. Покажи!.. — с ужасом закричала бабушка, вырывая из рук девочки портрет.

Увидев разбитое стекло и попорченную рамку, бабушка вообразила, что портрет погиб. В комнате уже смеркалось, и сразу разглядеть было нельзя.

Сергей Григорьевич поспешно зажигал свечу, у него от страху тоже дрожали руки, а Ольга Петровна смотрела с тоскливым ужасом на свою непокорную дочь.

— Ах ты, негодница! Скверная девчонка! Да как же ты смела!?.

— Бабушка, да говорю же я вам, что нечаянно, — перебила ее Женя.

— Нечаянно! Еще бы ты нарочно этакое учинила. На хлеб и на воду тебя посадить надо… Пошла в угол!..

— Портрету ничего не сделалось, — продолжала уже с обидой в голосе Женя. На нее никогда никто так не кричал. — Только стекло разбилось, да…

— Ты еще рассуждаешь? Со мной, матушка, разговоры коротки… Я, как твои родители, миндальничать не буду, на-ко ты! Этакую, можно сказать, беду наделала да еще умничаешь. Ты знаешь ли, что ты сделала! Царский лик на пол брякнула! Твоему деду это было пожаловано… из собственных рук императора!. Да что с тобой разговаривать, настоящая деревяшка, ни слез, ни раскаяния. Марш наверх! Сведите ее в темную комнату, и не сметь до моего приказа выпускать!

Женя побледнела. Сознание незаслуженной обиды, страх и стыд перед наказанием сжали ее сердце, и она чувствовала, что если раскроет рот, то сейчас же расплачется, а этого девочка не хотела допустить.

А прибежавшая при известии о беде нянька твердила ей сзади громким шепотом:

— Проси у бабиньки прощения… Припади, поцелуй ручку.

— Портрет цел. Посмотрите, маменька, ни царапинки, — проговорил Сергей Петрович на французском языке, к которому прибегал в важных случаях жизни.

— Где, покажи! Ну, счастлив твой Бог, что все уцелело, а то бы не миновать тебе розги… А в темной комнате все-таки посиди. Не столько за вину, сколько за твое поведение, за мины твои дерзкие…

Женя повернулась и молча пошла из комнаты.

Бабушка, ожидавшая слез и просьб о прощении, еще сильнее рассердилась.

— А? Каков характерец? Ох, плачет по тебе розга, девица прекрасная! Свести ее в большой чулан! Ничего не давать до восьми часов, а затем — стакан воды и ломоть хлеба… А тебе, матушка, кукситься нечего, твоей же дочке добра желают. Надо же из нее эту дурь выбить, — обратилась Александра Николаевна к тихо плакавшей Ольге Петровне.

Нервы бедной женщины настолько были разбиты болезнью, что у нее не хватало сил для борьбы, хотя она и чувствовала, что к ее девочке относятся не совсем справедливо. Кроме того, она боялась свекрови, никогда не относившейся к ней особенно ласково.

— Я, маменька, совершенно с вами согласен, — заговорил Сергей Григорьевич. — Надо что-нибудь предпринять. Я уже об институте подумываю.

— Ну, батюшка, не охотница я до этих институтов. Вот у Марии Семеновны девочка из института приехала, так мать совсем в щель загнала… И то не так, и это не по-модному. Это не прежняя пора, как при покойном Николае Павловиче. У него, батюшка, и институтки по струнке ходили, а теперь во всем везде поблажка дана.

Разговор перешел на другую тему, и мать с сыном увлеклись похвалами доброму старому времени, со смутной боязнью чего-то непонятного и нового, надвигавшегося со всех сторон.

А Женю тем временем отвели в большой чулан, находившийся рядом с кладовой. В чулане было маленькое окошечко, в которое и днем-то еле пробивался свет, а теперь, в сумерки, оно только смутно виднелось в углу. Стояли громадные сундуки и лари. В углу были свалены бесчисленные подушки и перины, а по стенам развешана парадная сбруя и ливреи кучеров и лакеев.

Пахло пылью, кожей и крысами. Девочка вошла в чулан, робко озираясь по сторонам. Нянька и сопровождавшая их с ключами угрюмая старуха экономка ахали и упрекали Женю в непокорности и гордости.

— Я ей говорю: припади к бабушке, целуй ручку, проси прощения, а она стоит как статуя.

— Ай, нехорошо, сударыня. Барышне так поступать не пристало!