Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

— Братцы. Давно советовал жениться кому-нибудь. В Непале два брата берут одну жену, и вы жили бы не хуже непальцев, хотя у вас нет бананов. Какой же непалец без бананов? Между прочим, бананы там, говорят, как у нас картошка, а картошка у них, как у нас бананы. Жалко, пропуска не достать, а то бы махнули. Купили бы два мешка картошки, из Непала привезли бы два мешка бананов.

— Бананов! Картошки бы достал.

— Снимите со стола ведро, — сказала Настенька, держа в руках ветки вместо веника.

— Пусть, — ответил Степа-Леша.

— На стол ведра не ставят.

— Вначале погляди, что в ведре.

Настенька приподнялась на носки, заглянула в ведро и засмеялась:

— Молоко.

— Он «сырец» перелицевал, — прошептал Рогдай. — В магазине будут яичный порошок на сухое молоко перебивать, не один черт…

— Молоко для Ванюши, — сказал Степа-Леша.

— Слушай, друг, — решил я выяснить, — как тебя все-таки правильно зовут? Может, Леопард? То ты Леша, то ты Степа…

— Называли Степой, потом выправили документы на Лешу.

— Зачем?

— Много будешь знать, скоро состаришься. Ванюша, иди ко мне. Эх, брат, легкий, не нравится мне твоя голубизна. Не бойся, я не фриц. Иди, иди. Молока хочешь? Пей от пуза. Считай, что я у тебя корова. Бананов не обещаю, молоко будет. Меня самого молоком спасли. Давай дружить?

Потом мы сели за стол. Ребятишки не отрывали глаз от еды. Расщедрился и Рогдай. Он заведовал хозчастью, потому что был прижимистей меня. Я умудрялся съесть продукты в три дня, Рогдай выдавал лишь норму.

Застолица получилась приятная. Впервые мы давали ассамблею. У нас была своя крыша, пусть гигроскопическая, был стол, пусть из снарядных ящиков, было что поставить на стол, и, главное, мы могли пригласить людей не только в гости отведать холодной картошки с салом, хлебом и луком, мы могли поделиться с людьми большим — дать приют в бесприютном городе. Мы были настоящие воронежцы, испокон веков славившиеся хлебосольством и добротой. И если бы вошли отец с матерью, они бы остались довольны. На нашем месте они поступили бы так же. Впервые за долгое время я не почувствовал отчужденности к брату. Я радовался, что в главном мы оказались едины, а в частностях… Человек не ладит с самим собою. Две головы — две думы, два сердца — тысячи чувств, болей и радостей, неведомых для других, а мы вечно сетуем, что нас не понимают, хотя сами не прислушиваемся к чужим понятиям.

Разложили по трем мискам картошку (ложек оказалось по числу едоков, так как каждый носил ложку при себе — закон войны), взяли по ломтю хлеба. Серафима Петровна заегозила, завздыхала, потом махнула рукой: «Эх, где наша не пропадала», встала, покряхтела, как крестьянка на жатве, нагнулась, вынула из сидора какой-то сверток, поцеловала его и произнесла речь:

— Товарищи, хранилось с первого дня войны. Перенесла сорок бомбежек, угон на запад, отсиделась в окопах, когда нас отбили партизаны, а в лесу окружили эсэсовцы. Прошла через дороги, фашистов, партизан, ничего не осталось у меня от довоенного, кроме имени, детей, памяти, надежды встретить мужа, пусть немного раненым, без ранения не бывает, книги Гончарова «Обломов» и вот… Не удивляйтесь. За нашим праздничным столом сидят… Фактически мои ученики. На вас военная форма. И я вижу не только учеников, с которых ох как буду спрашивать в классах, чтобы они опять почувствовали вкус к учебе. Я вижу заступников своих детей и поэтому, пусть меня осудит гороно… Вот, разверните, проволокой скручено, чтобы не догадались. Муж не останется в обиде. Ибо праздник, Серафима Петровна, великий — я вернулась к школе, и ученики мои не дали моих детей в обиду ветру и дождю. Выпьем! Немедленно. Откручивайте, а то передумаю.

Стенка-Лешка икнул от неожиданности и опустил глаза, Рогдай показал ему язык. Я взял сверток. В тряпках, в бересте, опутанной проволокой, оказалась бутылка довоенной хлебной водки. Я поднял ее над столом, и мы глядели на нее. И почему-то стало стыдно… Отец иногда покупал водку. Как-то я взял пустую бутылку и понюхал.

— Положи! — приказал отец. — Никогда не прикасайся. Чем позже дотронешься, тем лучше.

Значит, «лучше» прошло, если учительница, сохранявшая столько бесконечных дней бутылку, решила распить ее с нами…

— Товарищи, без ханжества, сказала Серафима Петровна. — Когда я пришла, увидела кое-что на столе. Перевоспитывать сразу бесполезно и глупо. Пролетит буря, солнце отогреет землю, и тогда… Если увижу или услышу… — она постучала пальцем о край ящика. — Здесь мы равные. И, если говорить по правде, вы даже сильнее меня. Не физически. Если потребуется, я двину, как фрица одного, вот Настенька не даст соврать, ухватом по лбу.