Яков Лукич хорошо знал и любил ручное оружие, называя пистолеты и револьверы «стрелялками». Причем слово «стрелялка» имело у него множество звучаний. Браунинги первый номер, бульдоги и другие системы мелкого калибра назывались презрительно «дамская стрелялка». Наганы заслуживали уважительного названия «стрелялка», а маузеры, кольты и парабеллумы — почтительного.
Он мог часами рассказывать о преимуществах той или иной системы. И, понятно, наши беседы, доставлявшие обоим большое удовольствие, частенько затягивались допоздна.
Дорога домой, почти к центру города, у меня отнимала около часа. Ночного пропуска я не имел, поэтому приходилось «нажимать», и к дому я подходил запыхавшись, весь мокрый. Откровенно говоря, возвращаться поздно я побаивался не только потому, что меня могли задержать комендантские патрули. В городе было неспокойно. На окраинах снова появились мелкие банды и одиночки-грабители. Случалось, убивали. Мой путь лежал мимо кладбищенской стены, мимо домов с закрытыми ставнями — домов, из которых никто не выйдет, как бы ни взывал о помощи. Из-за заборов изредка взлаивали собаки, потревоженные стуком моих шагов. Обычно я шел по проезжей части улицы, наивно полагая, что, увидев грабителей раньше, чем они меня, успею удрать.
«Эх, было бы у меня оружие!..»
В один из таких вечеров я намекнул начальнику, что, будь у меня какая-нибудь стрелялка, тогда бы я ничего не боялся.
— А тебе разве страшно ходить домой? — улыбаясь, спросил он.
Я с волнением стал рассказывать о пустынной дороге, об убийствах и грабежах.
Начальник перестал улыбаться и спросил:
— А ты не забалуешься, если я дам тебе стрелялку?
Наверное, у меня было настолько оскорбленное лицо, что Костров понял ненужность своего вопроса.
— Ну, ладно, ладно! Ты парень серьезный и сознательный. — Он открыл сейф и достал бельгийский браунинг. Вороненые грани ствола отливали сине-фиолетовым цветом. О таком пистолете я и не мечтал. — Бери, — сказал Костров и, вынув пачку патронов, приказал: — Ну-ка, заряди!
Дрожащими руками я набил обойму, дослал ее в рукоятку и поставил пистолет на предохранитель.
— Вот и хомяк, — осуждающе покачал головой Яков Лукич. — На предохранитель автоматическая стрелялка ставится, когда патрон дослан в ствол. А то, пока ты спустишь предохранитель и дошлешь патрон, тебя сцапают, как курчонка. Понял?
— Понял, Яков Лукич! — Первый раз я назвал начальника по имени и отчеству, даже не понимая, как это вышло.
— То-то «Яков Лукич»… — Очевидно, Костров был удивлен не менее, чем я. — Сыпь домой, а завтра сдашь стрелялку лично мне. Еще запомни одно: никогда не вынимай оружие, если в этом нет надобности, а уж если вынул, то применяй с толком!
На этот раз я шел домой не торопясь. Шел не по мостовой, как обычно, а по тротуару. Браунинг, прижатый ремнем к животу, холодил кожу. В темени безлунной ночи, пропитанной запахом зацветающей белой акации, я вызывающе насвистывал мотив «Яблочка». Я был вооружен и, чего греха таить, даже хотел, чтобы на меня кто-то напал. Но… до самого дома никого не встретил.
Наш дом стоял на боковой улице, недалеко от центра города. Во дворе позади дома росло несколько больших деревьев, окаймленных кустами жасмина и сирени. В углу этого сада, около забора, — дощатый стол и две скамейки на вкопанных в землю столбиках. Здесь с наступлением сумерек собиралось молодое население нашего и соседних домов. Обычно вечер начинался шумными рассказами последних новостей.
Знали ребята все, что происходит в городе и уездах. Знали не с чьих-то слов и не из базарных слухов. Многие из них служили в Частях особого назначения, сформированных из коммунистов, комсомольцев и рабочих. Отряды ЧОНа вместе с Чека и милицией вели борьбу с бандитами.
Рассказы чоновцев о боевых стычках, облавах на бандитов и самогонщиков, может быть, немного приукрашенные, мы слушали затаив дыхание.
Да и кто стал бы проверять рассказчика, было ли в бою тридцать бандитов или только двое. Авторитет этих семнадцатилетних ребят, имевших служебные книжки, куда была записана винтовка с пятьюдесятью патронами, а иногда и револьвер, был среди нас очень высок. Когда кто-либо из них приходил с забинтованной рукой или головой, то на наши сочувственные вопросы: больно ли, не повредит ли ему выписка из госпиталя — раненый обычно отвечал: «Чепуха, царапина!»
Иногда в сад приходили Борода и председатель губчека Ян Вольдемарович Лембер. В нашем доме Лембер бывал часто: в первом этаже жили его мать и сестра.
Читать дальше