Ирина Лукьянова - Стеклянный шарик

Галя всегда ела кашу. Галя хотела есть.

Мама дома говорила — возьми там в холодильнике чего-нибудь. В холодильнике брать было нечего, разве холодную гречку. Ну разогрей, говорила мама, только отстань. Сама уже большая.

Мама была злая после работы. Чего-то стирала, вешала, штопала, убирала, приклеивала, колотила молотком и говорила «отстань». Или ложилась и говорила «отстань, голова болит». А папы не было. Потом возник отчим, голова где-то у лампочки, голос с неба. Мама с отчимом трясли воздух под потолком с двух концов, как старое покрывало, лампочка раскачивалась, стекла в шкафах тряслись, когда отчим топотал. Галя не лезла — сидела под столом и наказывала куклу Каролину, которая ныла и просила купить шоколадку. Галя не любила, когда ноют. Когда орут, она тоже не любила и даже не боялась. Она презирала, когда орут. Заставить орать было очень легко. Она узнала много разных способов заставить маму или отчима орать и никогда не боялась, потому что знала, что раз это она заставила, значит, может и выключить.

Но когда она пошла в школу, все перевернулось. Училку можно было заставить орать, она это сразу выяснила: связь есть, хорошо работает. Но училка как наорет, сразу ставила двойки, а за двойки мать не только орала, но еще и звала отчима, а отчим бил ремнем. Галя быстро сделала выводы, перестала выводить училку и стала учиться на одни пятерки, чтобы отстали. Мать с отчимом обрадовались, купили ей новое платье. Галя стала презирать их еще больше.

Галя скучала. Утром в школу, днем из школы, гулять во дворе, делать уроки, вечером родители проверяют дневник, орут друг на друга, смотрят телевизор и спать. Галю тошнило от этого. Когда отчим пьяный, проорется и упадет, мама спит на раскладушке рядом с галиной кроватью. У мамы некрасивая ночнушка и морщины, и на редких волосах бигуди. Когда Галя вырастет, у нее будет красивая шелковая ночнушка с кружевами, а морщин не будет никогда. А бигуди — вообще! А мужа вообще никакого не надо, на фиг муж? Она сама себе на все заработает.

Но что она могла сейчас, в этих ублюдских колготках, в этой гадостной форме, с этим галстуком, который гладить каждый день. Со склизкой погодой, мерзкими простынями, старыми сапогами, с колючей шапкой, которая шерстит голову, с убогой училкой, у которой морщинистая шея и свисают щеки, а на ногах толстые, извилистые синие вены и фиолетовые деревья. Сдохнуть? Не дождетесь.

Гале скучно было жить, и она развлекалась. Куклы ей быстро надоели, и она играла в люди: ссорила, сталкивала, интриговала, искала кнопки. Найти новую кнопку была радость. Нажмешь на правую — дрыгает ручонками, на левую — плачет.

У педагогов она кнопки нашла тоже быстро: выучила нужные фразы и обороты, вовремя поднимала руку, отвечала правильно и числилась на хорошем счету. Это было удобно, потому что когда обожатели и придыхатели выдвигали ее в звеньевые, старосты и председатели совета отряда, педагоги не возражали, потому что девочка хоть из проблемной семьи, но взросленькая, ответственная, аккуратная, с лидерскими качествами.

Обожатели и придыхатели скопились возле нее сразу, потому что она всегда давала списать, хотя и в обмен на что-нибудь. Галя не брала много, но ценила свой труд и не отдавала даром: жвачку, конфету, — от них не убудет, а ей кто конфет купит? Отчим? Щас.

Календарик переливной. Стеклянный шарик, бессмысленный абсолютно, но девки ахают: к глазу поднесут и смотрят. Галя посмотрела. Муть одна. Обожателей влекли к ней не только домашки и конфеты, но и великолепное презрение к миру, от которого у них захватывало дух: в нем, кажется, была великая свобода. Они учились у Гали презирать взрослых, а она презирала их самих, и гнала прочь, когда становилось особенно скучно и совсем уже тошно. Глаза бы на них всех не глядели. Были такие, кто не обожал. Их Галя быстро низвела до остракизма, так что пикнуть боялись — пару раз пришлось замараться, собственноручно отвесив пенделя, но это был товарищеский суд, фиг ли — пусть не противопоставляют себя коллективу. Училка пожурила за форму, но одобрила по сути; осужденная товарищеским судом Мясникова потрусила домой, унося отпечаток Галиного сапога, испачканного серой школьной пылью, на жирной заднице, обтянутой коричневой школьной формой. И больше не вякала.

Но в третьем классе умерла Галина бабушка, которая все равно жила где-то далеко, и Галя ее не знала, и Галина мама через тройной обмен заполучила вместо бабушкиной комнаты в коммуналке и своей с отчимом однушки в хрущевке хорошую большую двушку в кирпичной девятиэтажке, и они переехали, и Галя пошла в другую школу.