Владислав Крапивин - Валькины друзья и паруса [с иллюстрациями]

— Так, допрыгался. Приедет папа — он с тобой побеседует. Помнишь его ремень?

Валька помнил. Это был широченный ремень с жёлтой пряжкой и аккуратными круглыми дырками в два ряда. Папа никогда не носил его, он точил на нём бритву. Это был ремень для бритвы.

Неужели не только для бритвы?

Придавленный несчастьем. Валька вышел во двор и забрался на чердак.

Здесь пахло землёй и сухим деревом. Солнце пробивалось пыльными полосками. По железной крыше стучали клювами воробьи, а за старым сундуком скреблись мыши.

Валька просидел в тесном углу целый час. Или целый год. Он слышал разные голоса: и радостные, и тревожные. И молчал. А потом ему прямо на колено опустился мохноногий щекочущий паук, и Валька, вздрагивая, полез к выходу. Будь что будет. Лишь бы не остаться навсегда в этом сумраке с паутиной и мышиной вознёй.

Медленно двигая ногами, он пошёл в дом. Остановился на пороге и стал смотреть в пол.

— А, явился, преступник, — сказали ему. Валька глянул туда, где раньше лежали черепки. Черепков уже не было, а на их месте стоял рыжий мохнатый конь. Ростом с большую собаку Пальму. На блестящих зелёных колёсах. Как настоящий.

Но зачем он здесь, этот конь? При чём здесь конь, если Валька грохнул пепельницу?

И что сейчас будет?

— Валька, — услышал он голос, от которого немного отвык.

И увидел отца.

— Валька, глупый…

Валька зажмурился и бросился к нему. За помощью, за прощеньем. И, прежде чем уткнулся в знакомый жёсткий пиджак, он успел крикнуть:

— Я больше не буду разбивать твоих собак!

И, уже подхваченный большими руками, всхлипывающий и счастливый, он повторил, прижимаясь щекой к отцовскому плечу:

— Не буду разбивать…

— Эх ты, малыш, — тихонько сказал папа. — Ну, перестань.

Валька приоткрыл глаза, посмотрел вниз и сквозь мокрые ресницы увидел блеск золотистой конской гривы.

Но сейчас не заплачешь, не уткнёшься в пиджак. Потому что дело не в фаянсовой собаке. Разве помогут слезы?..

Конечно, дома придётся всё рассказать. Это неприятно, но не страшно. Лишней беды от этого уже не будет, и помощи тоже. А что делать в школе?

За домом, за снежным валом сугробов слышались ребячьи крики. Там Андрюшка вёл с Толькой Сажиным бой за крепость. Один раз крики стали особенно громкими, потом хрипло затрубил горн, однако сигнал оборвался на половине.

Вальку не трогал шум сражения. Не удивила и наступившая тишина. Он сидел, не чувствуя холода, и не собирался вставать и идти.

И когда вдруг появился перед ним Андрюшка, Валька сразу не понял, что ему надо.

— Валька, встань…

Боже мой, что людям надо? Все только и знают: «Валька, Валька, Валька!» Оставьте Вальку в покое!

— Ну, Валька… — Голос Андрюшки звучал жалобно и требовательно.

Валька тихо сказал:

— Уйди.

— Ну, Валька. У Павлика идёт кровь.

У кого-то идёт кровь. А при чём здесь он?

— Валька…

Однажды тоже не хотелось вставать. В лагере. Он до двенадцати просидел у костра, а в три надо было подниматься на встречу солнца. А его как свинцом придавило. Но кто-то сказал: «Солнце всходит в три тридцать…» И Валька вскочил. Ведь в самом деле — солнце должно взойти через полчаса. Его не остановишь. Надо встать.

Валька шевельнулся. Потому что в Андрюшкиных словах прозвучало то же требование немедленного подъёма. Ты сидишь, а у кого-то беда. Кровь идёт. Пусть у тебя хоть тысяча несчастий, но у кого-то — ещё одно.

— Ну, Валька. Ну, пожалуйста, встань.

Встань, Валька. Это так же обязательно, как восход солнца.

— Почему у него кровь? — сказал Валька и поднялся. Рывком.

Штурм был горячий, и Павлик, маленький горнист крепости, заиграл боевой сигнал. Он забыл, что у старого горна металлический, а не пластмассовый мундштук.

Была сорвана с губ кожа. Ребята сгрудились у столба под фонарём и бестолково топтались вокруг раненого горниста. Павлик не плакал. Он только наклонил голову, чтобы кровь не пачкала пальтишко, и испуганно смотрел, как чёрные капли дырявят снег.

— Надо же было догадаться… — сказал Валька. Торопливо схватил пригоршню снега и прижал к губам Павлика.

От ладони и от тёплой крови снег таял, превращаясь в кашицу.

— Он даже не заметил сперва, что губы примёрзли, — сказал Толька Сажин.

— Домой надо, — сказал Валька. — Здесь ничего не сделать.

— Домой нельзя, — объяснила Ирка-скандалистка. — Дома ему попадёт.