Александр Кононов - Рассказы о Чапаеве

Любит народ своего героя.

Молодой красноармеец перебил думы Фурманова:

— Вчера подивился я на Чапаева, как он вышел в круг плясать. Пояс на себе поправил, шашку подхватил, да как пойдет! Только шпоры звенят, да папаха назад валится…

— За то и люб он бойцам, — ответил Еремеев. Сегодня он из одного котелка с тобой похлебает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведет — гроза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идешь — не боишься. Знаешь, что у Чапаева все обдумано, все рассчитано да на карте размерено. Ошибки у него в бою не бывает.

Начинался рассвет.

Фурманов поднялся от костра, жалея, что не может дослушать до конца разговор красноармейцев. Он решил, что бойцы его так и не узнали.

Но как только он ушел, Еремеев проговорил:

— Новый комиссар. Фурман — фамилия. Василий Иванович ого признал, да не сразу. Тот приехал: «Вот мои бумаги». А Чапаев ему: «И командира и комиссара в бою признаю. Бумаги, мол, бумагами, а ты покажи себя под пулями». Ну, а теперь признал Василий Иванович комиссара. Теперь они друзья-товарищи.

Красноармейцы замолчали и стали прислушиваться.

— Поет… — сказал вполголоса парень. — Ух, и любит песню!

И в самом деле, в избе затянули песню.

Это была любимая чапаевская: «Сижу за решеткой в темнице сырой».

Запевал сам Василий Иванович.

Командиры и красноармейцы дружно подтягивали: эту песню знали в дивизии все.

Но пели недолго.

Чапаев на рассвете уезжал вместе с командирами на передовые позиции: ждали большого боя.

Чапаев подошел к своему коню и легко вскочил в седло.

Вольный ветер прилетел из степи, донес запах цветов и скошенной травы.

Солнце подымалось над росистой, остывшей за ночь землей.

Впереди видна была станица.

Она была занята уральскими белоказаками. Слева от станицы, на холмах, стояли высокие ветряные мельницы.

Чапаевцы наступали с трех сторон: два полка обходили станицу с боков, а посредине, в самом опасном месте, шел полк иваново-вознесенских рабочих.

Белые начали пулеметный обстрел раньше, чем можно было ожидать. Но пули неслись не из станицы. Пулеметы противника били с высоких ветряных мельниц, стоявших в стороне, на холмах.

Чапаев привстал на стременах и зорко глядел в бинокль. Рыжий конь горячился под ним, не хотел стоять на месте. Чапаев повернул его и поскакал в ту сторону, где стояли наши тяжелые орудия. На всем скаку он махнул рукой командиру батареи, и тот подбежал к нему выслушать приказ.

— Бить по ветрякам! — закричал Чапаев. Командир бегом бросился к своей батарее.

Теперь орудия гремели с обеих сторон. Казалось, само небо готово расколоться.

А Чапаев скакал уже в другом конце поля. Черная бурка его распласталась по ветру, как крылья.

Иваново-вознесенцы услышали позади себя его голос:

— Пулеметы в порядке? Патронов хватает?.. И бойцы, чувствуя, что Василий Иванович неподалеку, смотрели веселей, старались подтянуться, выглядеть молодцами, походить на него самого.

Бой разгорался.

Вдали пылала ветряная мельница. Ее зажгли снаряды нашей артиллерии. Сквозь шум боя с холмов доносился громкий треск: взрывались в огне пулеметные патроны.

То тут, то там с оглушительным грохотом вырастал черно-рыжий куст огня. Санитары подбирали первых раненых.

Вдруг бойцы замерли: неприятельский снаряд разорвался на, том самом месте, где находился Чапаев.

Все видели, как поднялся на дыбы его рыже-золотистый конь и пропал из глаз вместе с всадником.

Но рассеялся черный дым, и видят бойцы — скачет вдоль цепи Василий Иванович невредимый. Осколки снаряда пролетели вокруг него дождем, а его самого не задели.

Со стороны станицы слышались крики, гиканье, топот: то летела в атаку конница белых.

Красные пулеметчики припали к пулеметам и ждали. Раздалась команда:

— Огонь!

Грянул залп. И тут же застучали пулеметы.

Вот упал один белогвардеец, другой, взвилась на дыбы раненая лошадь и запрокинулась на спину. Другая лошадь носилась, как безумная, по полю под выстрелами и тащила за собой казака: видно, он, когда падал, не успел вынуть ногу из стремени.