Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас

В зале уже поднимается легкий шумок. Дети не знают жалости. Они еще испытали слишком мало боли, чтобы подумать о чужой боли. Они не верят в нее. Этот обладатель скрипучего голоса наверняка радуется: сделал открытие, проник в чужую тайну, в самую сердцевину этой тайны, и чувствует себя героем.

А я стою беспомощная, раздавленная словом «тетка». Мне кажется, что сейчас закроется занавес и моя жизнь кончится. Он убил меня, этот мальчик с ровной шелковистой челкой и редкими зубами.

И вдруг мое остановившееся сердце вздрогнуло, встрепенулось, заработало. Какая-то пружина разжалась, я вновь почувствовала себя мальчишкой. Мальчишка подпрыгнул, потом засунул в рот два пальца, сложенные колечком, и свистнул так, что театр вздрогнул. Потом подскочил к Сеньке Шубину и ловким приемчиком сбил его с ног. Потом встал на руки и пошел на руках, над собственной головой согнув ноги в коленках.

Из груди замершего зрительного зала вырвалось — ох! В следующее мгновение зал аплодировал. Зал хлопал с каким-то послегрозовым облегчением, хлопал от счастья, хлопал не только мне, но и себе за то, что не ошибся, не поверил скрипучему голосу. Все в порядке. Все как надо. Мальчишка и есть мальчишка! Никаких теток!

Я не знаю, что сталось со скрипучим голосом. Вернее, убеждена, что он тут же забыл про свое открытие — про «тетку» — и хлопал вместе со всеми.

Но одним свистом и хождением на руках победу не одержишь. Наступил перелом, а дальше надо было закрепить его.

Все мои средства были пущены в ход: рот, глаза, брови, голос. Мой резкий мальчишеский голос, который остается со мной, даже когда я без грима и без парика. Меня по телефону принимают за мальчишку, говорят: «Позови кого-нибудь из старших».

По пьесе у меня не было больше реплик. Я должен был гордо удалиться. Но я не удалялся. Я говорил:

— Ты не веришь мне? Можешь не верить. Очень-то надо, чтоб ты мне верил! Катись отсюда, пока не схлопотал еще!

Мой партнер — моя партнерша Галя Лужина — растерялся. Он что-то бормотал и все ходил вокруг бочки. Так ходил, что голова закружилась.

А я играла. Играла так, как давно не играла. Словно мне в грудь вложили настоящее мальчишеское сердце и на моих плечах голова с мыслями, переживаниями, заботами и радостями — тоже мальчишеская. Нет, я не играла, я жила жизнью мальчишки, потому что в тот день, как никогда, жизнь мальчишки была моей жизнью.

Когда две половинки занавеса поплыли одна навстречу другой и наконец слились, я закрыла глаза и почувствовала страшную усталость, словно проделала долгий тяжелый путь. Ноги не держали меня, а сцена качалась, как палуба корабля во время шторма. Стараясь удержать равновесие, я медленно побрела прочь.

А потом я долго сидела перед зеркалом, не решаясь стянуть парик и снять с лица грим. Мне казалось, что если я сделаю это, то уже никогда не смогу вернуть себе мальчишку и навсегда останусь «теткой».

И вдруг я услышала звук трубы — плавный, утробный, жалобный. Я пошла на звук. Он привел меня на сцену. На пустой сцене стоял музыкант и играл на валторне. Валторна поблескивала в его руках, как огромная серебряная раковина, только что выловленная в море. Музыкант припал к ней и что-то нашептывал, о чем-то тайно просил раковину-валторну, а она пела, отвечая на его трудные вопросы. Пустой зрительный зал был заполнен этим протяжным звуком. Сперва труба пела грустно, а потом заиграла что-то веселое.

Но валторнист заметил меня и опустил трубу, и звук оборвался, хотя еще несколько мгновений, как тень звука, в зале держалось эхо.

Я пришла домой почти спокойная, но отголосок пережитого еще звучал во мне, как звук умолкшей валторны звучал в пустом зале.

Алик не вышел меня встречать. С некоторых пор он перестал выходить: был очень занят.

Я разделась. Позвала его. Он пришел.

— Как дела?

На этот раз я ответила ему:

— Нормально!

Он собрался было вернуться к своим делам, но я удержала его:

— Подожди.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— А ведь ты оказался прав, — сказала я сыну, — сегодня один мальчик на спектакле крикнул: «Тетка!»

Я была уверена, что он будет утешать меня. Скажет: «Ерунда, не обращай внимания, всякое бывает!» Может быть, обнимет меня… Ничего такого не сказал Алик и не обнял.

— Я ж тебе говорил!

Мне показалось, что Алик даже радуется тому, что произошло сегодня на спектакле. Мне стало горько. Я вспомнила старую украинскую песню про кузнеца и его мать. Кузнец хочет убить мать и руками достает из горна раскаленное железо, а мать волнуется, что он обожжет рученьки.