Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

Го-го-го-го-го…

Это он. Ползет, тяжелый, на подъем, ползет сопя и отдуваясь. Ползи, милый, ползи, путь свободен…

Машинист, увидев Настю и Леньку, как вождь, поднял руку. Настя и Ленька устало ответили: помахали в ответ.

Прогремел почтовый. Пора и им: жечь на деревянном огне мозоли, захлебываться ветром… Нет уж, с них хватит. И мозолей, и ветра. Пойдут медленнее. Да и подъем не даст разогнаться.

Настя и Ленька вполсилы гонят дрезину на станцию. Там уже увидели их и наперегонки мчатся навстречу: дежурный Марфин, Сергей-обходчик и еще кто-то, совсем маленький. Настя сперва даже не обратила на маленького внимания, а потом, вглядевшись, узнала и — в лице ни кровинки — выпустила держаки из рук и бессильно опустилась на сиденье: Ваня, сынок… приехал на почтовом… обещал ведь… вырос-то как…

Как-то раз — впрочем, это было всякий раз, когда кончались уроки, — по шпалам домой шли два мальчика. Почему по шпалам, когда рядом, вдоль пути, бежала отличная тропинка? Да так уж, по привычке. Кто при железной дороге живет, тот даже пешком по железной дороге путешествует. Опасно? Конечно, поезд невзначай наскочить может. Но, странно, шоферам почему-то кажется, что если они шоферы, то автомобилей им бояться нечего. То же самое думают о поездах железнодорожники.

Ну а так как оба мальчика принадлежали к семье последних, то и они так же думали и всем путепроводам на свете предпочитали железные. Ясно? Теперь — дальше.

Мальчики были разные. Леня — толстый и большеголовый, отчего школьная фуражка на нем сидела, как наперсток на арбузе; Витя, наоборот, — тощий и узколицый, отчего школьная фуражка его поминутно сползала на глаза, и он щелчком возвращал ее обратно.

Светило солнце. В небе, как дирижабль на приколе, висело одинокое облако. Деревья, утомленные богатыри, дремали, не шелохнувшись, уставив в небо пики стволов. Ни шороха, ни звука… Только слышно, как комары, безумные музыканты, налетая неведомо откуда, рвут над ухом струны.

И это было все, что нарушало жаркую окрестную тишину. Это да еще шлепки, которыми награждали себя Леня и Витя, когда комары от музыкальных упражнений переходили к исполнению своих прямых обязанностей.

Но этих звуков природе явно не хватало, и она родила еще один, тревожный. Источником его стал Витя, шагавший впереди.

— Ленька… Смотри… Что это, а?.. — испуганно крикнул он и остановился.

Леня догнал друга и, разглядев то, на что указывал Витя, удивленно свистнул. Именно удивленно, а не испуганно. Потом, когда опасность дошла до его сознания, он тоже испугался. Но это потом. А в ту минуту, когда он увидел ее, эту яму, он просто удивился. Яма и рельсы над нею, как струны над розеткой в гитаре. Рельсы вместе со шпалами… Это было так нелепо, неправдоподобно, что он не только свистнул от удивления, но и еще как-то странно засмеялся, как смеялся бы над человеком, стоящим на голове посреди людной улицы. Но смех замер у него на губах, едва он осознал грозящую опасность: яма… Рельсы над ямой… поезд… Сердце у него отчаянно забилось: что де-лать? что де-лать? что делать?.. Витя! Может быть, он знает? Леня беспомощно оглянулся и — глазам своим не поверил, увидев улепетывающего друга. «Струсил? Не может быть…»

Этого и не было. Витя, он сам потом об этом рассказывал, не струсил, нет. Просто он раньше Лени осознал опасность и, не полагаясь на свои силы, кинулся назад, на станцию, в школу, за помощью. И хотя многие потом упрекали его за это («Струсил, струсил, струсил…»), сам Витя не осуждал себя, нет. А за что? За то, что кинулся за помощью? Да, конечно, не будь Лени, могло случиться ужасное — катастрофа! Но ведь Леня был. И он, Витя, учел это, кинувшись за помощью…

Учел. Ничего он не учел. Встретился лицом с настоящей, а не воображаемой опасностью и не принял боя, побежал звать на помощь.

А Леня? Леня, если честно, сперва хотел последовать за другом. Завопит трус: «А-а-а…», задаст стрекача, и полроты, если в роте необстрелянные новички, — за ним.

К счастью, Леня принадлежал ко второй половине роты, к той, что если и бежит, то только вперед, на врага.

Вот он враг — яма. Разинула пасть. А он? Что он может один, маленький и беспомощный?

Леня заревел. И оттого, что заревел, стал вдруг лучше соображать. Мысли, как молнии, засверкали в голове и высветили спасение. Леня сорвал с шеи красный галстук и, размахивая им, как флагом, побежал, до боли в глазах выглядывая поезд и до боли в сердце опасаясь его увидеть. Но поезда не было, и это радовало Леню. Хорошо, что нет. Хорошо… Чем больше он пробежит, тем лучше.