Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

«Здешняя». — ответила закутанная. Полковник, указав на лачугу, спросил: «Кто в том тереме живет?»

Глаза у закутанной загорелись любопытством.

«Раньше дедушка Авдеев жил. Сейчас бабушка Ларионова доживает. А что?»

Полковник не ответил. Молча кивнул и направился к машине. Закутанная дернула плечами — «странный какой-то» — и пошла своей дорогой.

В сельском Совете полковник узнал то же самое. Председатель, бывший партизан, курил, пряча цигарку в кулаке, по обычаю лесных мстителей, и рассказывал. Ларионова? Как же, проживает. Одинокая. Сын — тот под Прагой погиб, дочь — в здешних лесах. Партизанкой была. Здесь и похоронена. В братской могиле… Бабушка Ларионова у них герой. Детский сад на общественных началах… Матери — в поле, детвору — к ней. Раньше она в своем доме жила, а потом, когда ее дом по военной нужде конфисковали, по людям мыкалась. Ну а когда дедушка Авдеев умер, бабушка Ларионова вместо него поселилась.

Полковник угрюмо молчал: конфисковали… Вот как обернулось дело.

«А я слышал, — сказал он, — будто она сама… добровольно тот дом…»

Председатель вдруг оживился, будто ждал этого вопроса, и считал своим долгом немедленно опровергнуть легенду. У него просто в голове не укладывалось, что не где-то (где-то все возможно), а именно в его селе совершен легендарный подвиг. И кем? Простой русской крестьянкой. В ее несознательности он, председатель, бывший сельский активист-комсомолец сколько раз убеждался: ее на собрание зовут, а она в поле ковыряется, картошку, видишь, его комсомолки нечисто убрали; дочку в комсомол принимают, и она тут, послушать, видишь, пришла, чему ее дочку учить будут, не дурному ли? Комсомолу не доверяет…

«Нет, — сказал председатель, — не могла она. Свой дом? Сама? Нет, не той закалки человек. Да и кто бы у нее спрашивать стал? Война…»

Полковник с сожалением посмотрел на председателя. Русский, а в русских не верит. Пусть не во всех, а надо во всех верить, в каждом героя видеть.

Усмехнулся:

«А сами говорите, она у вас детский сад на общественных началах?»

Председатель понял — разубедить полковника не удалось, и бросился в новую атаку:

«А чем она тут жертвует? Временем? Так времени у нее все равно что у вечности… Ладно, за эту службу спасибо ей. А вот за то, что армию нашу на позор выставляет, не спасибо, нет».

«Как… выставляет?» — спросил полковник.

«А вот так, — сказал он. — Слухи всякие пускает. Будто армия наша долг ей вернет и новый дом поставит. Да если нашей армии долги возвращать…»

«Помолчите! — Голос у полковника был строг и сух. — Именно для того я сюда и прибыл…»

Председатель опешил.

Полковник встал и вышел. Сел в машину, уехал.

Все последующие действия полковника Чмутова были хоть и стремительны, но строго спланированы. Он помнил, что интендант Митрофанов москвич. Обратился в справочное бюро и узнал адрес. Дома Митрофанова не оказалось. Он был на даче. Полковник узнал адрес — Перловская, поехал. И не удивился, увидев дом под острой, похожей на распустившиеся створки раковины крышей. Он уже знал, что увидит его.

От дома к калитке, в которой стоял Чмутов, по красной, утрамбованной кирпичной крошкой дорожке шел тучный человек с лейкой. С лейкой в одной руке, с малой саперной лопатой в другой. Сейчас он увидит Чмутова. А это равносильно тому, как если бы он увидел привидение. Увидел! Узнал! Глаза расширились, подбородок отвис, и тучный осел, как подтаявший сугроб, выронив лейку и малую саперную лопату.

Чмутов ушел, ни разу не оглянувшись. Вернулся в Москву и вместо санатория, куда его гнали раны, поехал в Кировскую область. Там, в леспромхозе, купил сборный дом и, пока его доставляли в Москву, слетал в часть. Из части в столицу он вернулся с двумя десятками солдат из строительного батальона. Дом перевезли в деревню, и не прошло недели, как полковник, остановившийся в Москве, в гостинице на площади Коммуны, узнал: можно приезжать на новоселье. Он поехал возбужденный и радостный и очень удивился встрече: возле построенного солдатами дома сдержанно рыдал похоронный оркестр. Сердце у полковника оборвалось. Совсем нехорошо ему стало, когда он узнал, что бабушке Ларионовой даже не успели сообщить о новоселье. Дом до последнего дня держали в тайне. Увы, тайна так и не открылась бабушке Ларионовой. Она умерла в день новоселья.

Вернувшись домой, полковник объявил потрясенной семье, что выходит в отставку, и тут же выехал в округ.

Командующий, боевой товарищ, был строг и официален. Получив из рук полковника рапорт об отставке, он достал из стола другой документ, полученный ранее, и, пощелкав по нему пальцем, спросил: