Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

Вот какая ходила по фронту быль-легенда. Такой она дошла и до наших дней.

Да, дом на Ямской не был тайной для Снегирей, как не были тайной и судьбы обитателей этого дома. Сперва одна-одинешенька жила в нем та самая Степанида. Бегала по чужим делам, хлопотала по общественным, с года на год откладывая свой отъезд к сыну, ходившему чуть не в генералах. Она так и не заметила за хлопотами-сборами, как к ней подкралась смерть. Хоронили партизанскую повариху всем поселком. Приезжал сын, весь в орденах, полковник, с женой и сыном…

После похорон дом на Ямской многие годы стоял заколоченным. И вот он снова, как вздремнувший дед, пускает в небо колечки дыма, исподлобья озирает родную улицу глазами окон, будто не узнает ее после долгого сна. В доме живет полковник с женой и сыном, тот самый, что приезжал на похороны. Только теперь это бывший полковник, точнее, полковник в отставке. Зовут его Тимофеем Ивановичем. Он уже был представлен в начале рассказа как учитель физкультуры. Сына Тимофея Ивановича зовут Илья. Он ученик восьмого класса снегиревской школы и тоже уже известен читателю. Пойдем дальше.

В снегиревской школе учились два недруга-товарища. Так не бывает? Сколько угодно. Терпеть друг друга не могут, а дружат — водой не разольешь. «Ты такой», «ты сякой», а чуть врозь — опять встречи ищут, опять споры, ссоры, пока урок, сбор или сон не разведут друзей-противников.

Валентин Фивинцев был председателем совета отряда, Анатолий Карпенко даже не пионер. В четвертом, когда в пионеры принимали, двойка помешала вступить, в пятом напроказничал, и классный руководитель посоветовал отряду повременить с приемом, пока не исправится. Анатолий исправлялся весь год, но так и не заслужил права на красный галстук. В шестом просто забыли, что он не пионер, а сам Анатолий, сочтя, что он уже не маленький, постеснялся напомнить об этом. Да и мать — Анатолий рос без отца — смотрела довольно равнодушно на то, что сын не носит галстука: пионер — не пионер, какая разница, все советские. Но сам Анатолий разницу чувствовал. Нет-нет да и поймает себя на мысли, что он в классе как пассажир в чужом поезде и до него дела нет: на сбор не зовут, в поход без него уходят, макулатуру одни собирают. Анатолия это страшно злило, и, мстя себе и другим за то, что не пионер, он ко всему, что происходило в отряде, относился насмешливо: подумаешь, каждый по деревцу посадил, половина наверняка не примется… И если деревца не принимались, Анатолий был на седьмом небе.

— Что я говорил, а? Что говорил?

Да что там отрядные дела! Ко многому, что происходило вне стен школы, Анатолий тоже относился скептически. Дали поселку газ: «Посмотрим, как гореть будет. Убежден, на всех все равно не хватит». Назначили в магазин нового заведующего: «И этот проворуется, убежден…» Уволили кого-нибудь с работы: «Не жди, не восстановят, убежден, у директора везде свои люди…»

Валентин догадывался, это у Анатолия от матери — она всегда на все ворчала, и до хрипоты спорил с врагом-товарищем, стараясь его переубедить. Но Анатолий оставался таким, каким был: толстощекий, с вечно прищуренным глазом, насмешливо подмигивающим собеседнику. Худенького, голенастого Валентина, привыкшего смотреть на все открыто и доброжелательно, эта манера — насмешливо прищуривать глаз — прямо-таки бесила…

Урок в восьмом классе «Б» начался как обычно. Вошел Павел Семенович, классный руководитель, он же преподаватель русского языка, и сказал:

— Здравствуйте, ребята!

Все встали, хором ответили на приветствие и сели. Лишь Анатолий продолжал стоять, вприщур глядя на учителя и розовея толстыми щеками.

Павел Семенович насторожился: ну-ка, ну-ка, что еще выкинет этот «трудный» Карпенко?

— Павел Семенович, что такое отставка? — спросил Толя.

У Павла Семеновича отлегло от сердца. Вопрос не показался ему ехидным. Зато Валентин насторожился. Он знал, чем был вызван этот вопрос. Вчера новенький сказал им, что его отец, полковник, вышел в запас и будет у них в школе учить ребят физкультуре. Класс тоже насторожился. Слух о полковнике-физкультурнике коснулся всех.

— Видишь ли, — сказал Павел Семенович, усадив Анатолия, — если смотреть в корень, то дать отставку значит отставить от дел. Ну а причины… Причины могут быть разные. Болезнь, раз, — Павел Семенович загнул палец, — старость, два, — Павел Семенович загнул второй палец, — несоответствие занимаемой должности…

На этот раз Павел Семенович не успел загнуть палец. Класс сочувственно вздохнул и, как по команде, уставился на новичка. Илье показалось, что его со всех сторон осветили прожекторами. Он вспыхнул и гордо вскинул голову, с неприязнью посмотрел на учителя. Павел Семенович все понял: задавая ему вопрос, ученик Карпенко имел в виду отца Ильи Чмутова. Как же он сразу не догадался об этом? Надо было спасать положение. И Павел Семенович, не меняя тона, продолжал: