Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

Лена зажмурилась. Кухонная лампочка сплющилась и раскололась на множество частиц. Кто-то шлепал по коридору.

В кухню вошла соседка, мать той девочки, которой Лена рассказывала сказку. Она и девочку вела за руку, заспанную, розовую и такую сердитую, что губы надулись булочками.

— У, бесстыдница, седьмой год, а в постелю налила!.. Вот я тебя веником! — говорила соседка. — Лезь под кран, мойся, бесстыдница…

Девочка со стуком подставила табуретку, проворно полезла.

— А ты что это здесь? — удивленно спросила соседка Лену, смотрящую на нее неподвижными глазами.

— Там негде.

— Это как же? В трех комнатах места не хватило?

— Уезжают они, — безучастно сказала Лена. — Вещи разложены.

— Уезжают? Совсем? Та-ак… А ты?

— Я? Здесь останусь. — Лена глотнула.

Соседка присела на край сундука, погладила ее опущенную голову.

— Ну и ладно. Чего ж пригорюнилась? Что на кухню выгнали? Ничто, здесь от мебелей просторнее. На перине-то спать, конечно, мягче. А только знаешь пословицу — мягко стелют, жестко спать? Эх, сиротинка! Детдомовка ты, мне председатель ваш говорил? В детдоме, поди, лучше жилось?

— Лучше, — тихо ответила Лена.

— То-то. — Соседка положила ей на плечо руку, даже сквозь материю чувствовалось, какая она горячая и сильная. — Ты веселей вперед гляди, пусть твоя жизнь чистая будет! Я ведь многое вижу, только молчу… Ох, устала нынче, две смены отработала… Бесстыдница-то моя осрамилась, — и прикрикнула: — Лучше мойся, лучше!

— Ей же неудобно, пусть бы в ванной. И холодно.

— Ничто, здоровше будет! Кто холоду не боится, сильным растет. В ванну я пеленки полоскать положила.

Лена вдруг спросила:

— А у ваших детей… то есть у вас… мужа, их отца — нету? Он что, умер?

— Зачем помер? — рассмеялась соседка, и глаза у нее стали молодыми, лучистыми. — Живой! На коллективизацию с завода посланный. Слыхала, посылают? Письма вот давно нет, сердце болит… Ты спи, дочка, утро вечера мудреней!

Она взяла слезшую с табуретки девочку за руку и повела — подол рубашонки у той прилипал к ногам. Лена разделась, юркнула под одеяло и затихла.

На следующее утро Ольга Веньяминовна разбудила ее рано. За окном было черно, в кухне неприглядно и холодно. Ставя на мерцающую керосинку забрызганный гущей мельхиоровый кофейник, не поднимая глаз, тетка говорила:

— Сегодня ты пойдешь на службу, на завтра отпросись или сменяй свободный день — с утра повезем вещи на вокзал. Увидишь Рогожина — по-прежнему ни о чем ни слова. Слухи могут повредить Николаю Николаевичу… Позже обязательно познакомься с отцом Всеволода. У них в семье ты будешь среди своих. И моя совесть будет спокойна, что я свела тебя с порядочными людьми. А сейчас пойдем, поможешь мне снять в кабинете ковер, вычистишь его…

Николая Николаевича, несмотря на раннее утро, уже не было. И такой всюду был сумбур, беспорядок, что Лена поняла: это правда, они уезжают, уже уехали… Книги, белье, галстуки Николая Николаевича и любимые безделушки Ольги Веньяминовны валялись на кровати: бронзовая лампа стояла на полу, меховая шуба лежала на голом столе, мятая скатерть свешивалась с пианино.

— Мебель мы везем с собой, Николаю Николаевичу удалось выхлопотать теплушку. Он, конечно, вчера шутил про коммуну и рытье котлована. Устроился на эту стройку плановиком или экономистом, я не поняла… Еще бы, иметь такие знания, опыт! Здесь еще пожалеют, что отказались от него. Здесь еще вспомнят!..

Ольга Веньяминовна судорожно выдвигала ящики, перебирала какие-то перчатки, кружева. Со страдальчески-покорным лицом принесла зачем-то с этажерки у окна фарфоровую статуэтку.

— Пастушку со свирелью мы оставляем тебе на память. Цени и береги, это настоящий севр. Там в шифоньере я отобрала кой-какое белье, оно вполне прилично… шифоньер и кровать тоже пусть будут твои, бог с ними. Осенью я дала тебе поносить медальон, но дело в том…

— Я сейчас принесу, — быстро сказала Лена.

— Успеется, можно после. Теперь возьми в кухне табуретку, в кладовой клещи. Сначала придется снимать картины.

— Хорошо, — спокойно и твердо сказала Лена, глядя невидящими глазами на пастушку со свирелью. — Сначала мы будем снимать картины.

Она пошла к Всеволоду не «позже», как сказала Ольга Веньяминовна, а на другой же день. И не потому, что этого хотела тетка. Потому, что сама должна была все узнать про него. Не стало вдруг ни сил, ни желания думать, сомневаться…

Алеша, родной, жестокий Алешка оттолкнул ее. Вместе с ним как бы рвалась связь с Кузьминишной, Марьей Антоновной — ведь он теперь у них. Кто же остался с Леной? Динка? Да. Но она далеко, у нее свои интересы, и еще неизвестно, на чьей она стороне… Найле ушла к Васе. Стахеевы уезжают. Да они-то не были близки, дороги ей. А Всеволод?