Эсфирь Цюрупа - Олешек

Олешек дал руку.

— Сейчас мне в школу уже пора, — сказал Валерка, — а завтра я тебе ещё две ступеньки к зимовьюшке пристрою. И с утра пораньше придём сюда с лопатой и всё сделаем как надо. Слушай, а когда этот лётчик поправится, он меня покатает на самолёте?

— Наверное, покатает, — сказал Олешек с грустью. Ему ведь тоже хотелось полетать на самолёте.

— Слушай, а про отметки он не спрашивает? — Валерка озабоченно наморщил нос.

— Не знаю, — ответил Олешек. Он ведь ещё никогда не получал отметок.

— Ладно, — решил Валерка. — Мне бы вот только на каток сегодня не удрать, я бы вечером все задачки сделал. И тогда пусть хоть спрашивает, нам не страшен серый волк!

Олешек удивился и, задрав голову, поглядел на Валерку:

— А разве ты умеешь решать задачки? А Николай Иванович говорит, что ты неспособный.

— Я ему покажу «неспособный», — сказал Валерка и запустил шишкой в ворону. — Завтра вот вызовусь к доске отвечать, будет тогда у меня знать. — Он присел на корточки и пощупал землю ладонью осторожно и ласково. Когда-то давно, дома, так же ласково мама трогала его лоб, проверяя, нет ли у него жара.

— А я знаю, почему зимой трава выросла! — сказал он. — Тут в земле трубы проложены. По ним горячая вода из котельной идёт в дом отдыха. Земля от труб согрелась, вот и трава поднялась. А ты думал — чудеса!

Олешек посмотрел на Валерку с уважением.

— Я, если захочу, запросто пятёрку принесу! — сказал Валерка.

— Завтра принеси, ладно? — попросил Олешек. — Только не забудь.

— Я этой пятёркой враз своего дядьку на обе лопатки уложу.

Тут уж во взгляде Олешка появилось сомнение. Он вспомнил, как сегодня толкнул Николая Ивановича с разбегу в живот, а Николай Иванович устоял.

— Нет, не положишь, — сказал Олешек. — Он слишком толстый.

Валерка задрал голову и стал громко хохотать, над чем — неизвестно, и ёлка отряхнула ему прямо в рот охапку мягкого снега, и берёза сбросила ему на нос стайку блестящих капель.

Потому что началась оттепель.

Но это ещё не была весна. К вечеру небо заволокло тучами, и что-то мелкое стало сыпать сверху: и не дождь, и не снег, а так — какая-то сырая морозга. Под водосточной трубой начало капать и шлёпать, сугробы обморщинели, и дорога стала громко чавкать под ногами.

Всю ночь, пока люди спали, сыпалось с неба. А к утру ветер разогнал тучи, и вдруг над отсыревшими крышами, над мокрым голым лесом, над раскисшей дорогой встал ясный, звонкий, морозный день.

— Чистый гололёд, — сказал утром папа. — Машины сегодня не пройдут, буксовать будут. Дороги, как каток.

Олешек вскочил с постели и помчался вниз к Валерке.

— Скорей, скорей, — торопил он Валерку, — ну может, она ещё не замёрзла!

Они схватили лопату, схватили коробку из-под башмаков и выскочили из дому.

И оба сразу крепко зажмурились.

Вокруг было ледяное царство. Всё ослепительно блестело, как стеклянное. Прозрачной ледяной бронёй оделись дороги. И пушистый, высокий снег, и каждый мягкий пригорок сковало крепким льдистым панцирем. По этому стеклянному снегу можно было ходить без лыж — ноги не проваливались.

Валерка запустил в снег льдинкой, и она долго со звоном бежала по крепкому насту, пока не уткнулась в куст можжевельника. И можжевельник тоже зазвенел каждой своей веточкой.

В это утро всё звенело вокруг. Под лёгким ветром, будто стеклянные нити, бились друг о друга тонкие ветви берёз. И старый кряжистый дуб гремел заслюденевшими листьями, как жестянками.

Перила и каменные вазы на террасе дома отдыха, и ступени, и фонари стояли будто облитые стеклом, а по краям крыш застыла на лету капель, и сосульки свисали вбок, как стеклянная нечёсаная борода.

— Скорей, скорей! — торопил Олешек.

Скользя и падая, они помчались без лыж напрямик по лесу, по высоким снегам, скованным льдом.

Они прибежали к знакомому месту, и оба молча остановились.

Под стеклянной бронёй лежала их трава, пожухлая, порыжевшая, прибитая морозом.

— Нет никакой весны! Всё враки! — сердито сказал Валерка.

— А лётчик? — проговорил Олешек.

И Валерка увидел, что по лицу Олешка бегут слёзы.

Валерка очень удивился. Он даже испугался. Сколько раз он стукал Олешка по лбу, сколько подножек подставлял, как обидно дразнил этого маленького, совсем беззащитного перед ним человека — и никогда, ни разу он не видал, чтобы Олешек плакал!