Владислав Крапивин - Рассказы

— Какие это зажигалки?

— Ну, лопух, — беззлобно сказал Борька. — Неужели не знаешь? Которые немцы сбрасывают с самолетов, чтобы дома поджигать.

— Так бы и говорил, что зажигательные бомбы, — ловко вывернулся Костик.

Но Борька не ответил.

И спорить не хотелось. Костик думал о Володе.

«Значит, он не просто так умер. Он погиб из-за бомбы, когда тушил зажигалки. Его фашисты убили. Он — как солдат…»

— Говорят, что он целых сто зажигалок потушил. А может, больше, вдруг сказал Борька. И прозвучала в его голосе гордость. Будто и сам Борька гасил фашистские зажигалки. Будто он такой же, как Володя. Ну, а разве нет? Зажигательных бомб он не тушил, но зато делал корпуса для мин, и, может быть, уже не один танк вздрогнул и осел в дыму, напоровшись на Борькин ящик со взрывчаткой.

А кроме того, Володя и Борька состояли в одном отряде. Володя, оказывается, записан был в тот же класс, где учился Борька. Только в школу он ходил редко, болел все время…

— Борька, — сказал Костик тихо, но очень твердо, — как мне записаться в пионеры? И так же серьезно Борька ответил:

— Я подумаю. Это можно. Я давно на тебя смотрю, ты уже не маленький. Только надо тебе какое-то пионерское задание выполнить.

— Я хоть какое выполню. Можно, я буду с тобой ящики для мин сколачивать?

— Вообще-то я спрошу в цехе. Только мы пока не работаем. Гвоздей не хватает. Просто беда.

— Гвоздей всегда не хватает, — вздохнул Костик.

Володю хоронили через день. Гроб поставили на грузовик с опущенными и обтянутыми красным ситцем бортами. Машина выехала со двора и остановилась на дороге. Пришел оркестр — старшеклассники в одинаковых зеленых телогрейках, с трубами и большим барабаном. И солнце сияло на помятых, но блестящих трубах так, будто никто не умирал, а наоборот был праздник. И желтые облака отражались в лужах, и весело шуме ли воробьи.

Кто-то плакал в толпе. Володино лицо было совсем как живое, только очень-очень спокойное.

Пришли ребята, Борькины одноклассники, с венком и пионерским знаменем, с которого свисала черная лента. И еще много незнакомых ребят было. Какой-то мальчишка в шапке с полуоторванным ухом дернул Костика за рукав и шепотом спросил:

— Правда, что у этого пацана орден Красного Знамени был?

— Правда, — сердито сказал Костик.

Оркестр играл почти без перерыва, и музыка была такая печальная, будто на свете не осталось совсем ни чего хорошего.

Потом оркестр на минуту замолчал, и стало совсем тихо. Только со двора доносился стук. Это Иван Сергеич Протасов обивал опять фанерой излишки дров. Чтоб не растащили.

Знамя качнулось над людьми, двинулось в голову колонны, машина заурчала и тихонько поехала вдоль тротуара. Володина голова качнулась на белой подушке. Опять заиграли трубы — медленно и сурово. И Костик вдруг увидел, что люди на дороге — это уже не беспорядочная длинная толпа. Ребята и взрослые шли ровными почти солдатским строем.

Опасаясь, что ему не найдется в этом строю места, Костик прыгнул с тротуара и хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником Впадиком Солдатовым. Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго сказал:

— Котька, ты с нами не ходи.

— Еще чего. Тебе можно, а мне нельзя? Нашел место где распоряжаться! Раскомандовался!

— Тебе нельзя, — твердо подтвердил Борька.

— Я тебя, что ли, обязан спрашивать?

— Дурень, — совершенно по-взрослому сказал Борька. — Смотри, у тебя ботинки раскисли и ноги насквозь мокрые. А идти-то нам туда и обратно целых десять километров. По лужам.

— Тебе-то что…

— А то, что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу, как ты по ночам от кашля крутишься?

Много обидных слов мог сказать в ответ Костик. Можно было, например, ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то что кашлем. Можно было посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а о своей голове. Но все эти ответы перепутались у Костика, и он только сказал:

— Ты для меня не командир.

— Нет, командир, — сказал Борька.

— Ты?! — сердитым шепотом спросил Костик. — Думаешь, если заступался за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.

— Не пойдешь, — таким же шепотом ответил Борька. — Если хочешь знать, я имею право командовать. Ты сам говорил, что собираешься в пионеры вступать.

— Ну и что?

— А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.

Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и поэтому ничего не должен. Но Костик не сказал. Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с винтовками заставило его промолчать. И когда Борька совсем уже не по-командирски попросил: «Останься, будь человеком», Костик тихо сказал: