Зизу Кордер: Львиный мальчик

Пятнадцать лет назад разразилась эпидемия астмы. Дети кашляли, чихали, задыхались. Почти все школы пришлось закрыть. Тогда-то правительство наконец опомнилось и запретило ездить на машинах в жилых кварталах. Империя пыталась спорить — в Империи ведь все так любили свои машины. Вину хотели свалить на кошек (тогда у многих началась аллергия на кошек), но правительство было непреклонно. Никто не хотел отравлять своих детей. Теперь люди ездили на электромобилях — юрких скутерах или громоздких фургонах, работающих от солнечных батарей. Запасы нефти на Земле почти истощились. Самолеты летать не могли, ведь для них не было топлива, да и машин, работающих на бензине, осталось совсем мало, и владели ими только очень богатые люди.

Но у крыльца дома Чарли стояла самая настоящая машина — прекрасная машина. Длинная, хищная, словно припавший к земле леопард, она пахла тонкой дорогой кожей, блестела и лоснилась в свете фонарей. Машина притягивала и отталкивала одновременно. Ведь Чарли знал, что от машины исходит запах, который порой сжимает железными клещами его грудь, и тогда он кашляет, пытаясь наполнить легкие и кровь кислородом.

Мальчик сел на заднее сиденье, Рафи — за руль, и они поехали. Рядом с Чарли тяжело дышал Трой. Машина стремительно мчалась по дороге — легкая и быстроходная. Чарли пришло в голову, что, наверное, здорово управлять такой штукой. Может, и ему как-нибудь доведется.

— Откуда у тебя машина? — наконец решился спросить мальчик.

— Сделал кое-кому одолжение, — ответил Рафи.. — Вот он и дал мне поводить.

Фары отражались в лужах, оставшихся от недавнего дождя, и казалось, что машина плывет по желтоватому морю огней. Чарли уставился в окно, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей.

Машина выехала на окраину, подъехала к многоэтажному дому и остановилась. Нужная им квартира оказалась на одиннадцатом этаже. Занавесок на окнах не было.

— Извини, что не слишком уютно! — Рафи явно развлекался.

Чарли огляделся. Действительно, уютом тут и не пахло. На стенах болтались обрывки скотча — когда-то здесь висели плакаты. В квартире были две крошечные спальни, полупустая гостиная и небольшая кухня с абсолютно пустым холодильником и грязноватым столом.

Марты дома не оказалось. Было очевидно, что ее тут никогда и не было. Вряд ли тут вообще кто-нибудь жил.

— Ужин. — Рафи ткнул пальцем в упаковку ссохшихся крабовых палочек.

Но Чарли не интересовала еда. Куда интереснее было другое — замки!

— Это моя комната, твоя — там. — Рафи небрежно махнул рукой в сторону второй спальни. — Мама скоро придет.

Было совершенно ясно, что Рафи с Мартой никогда тут не жили. Интересно, Рафи его за дурака держит? Конечно, Сэдлер никогда не обращал на него внимания, но чтобы настолько… С другой стороны, если Рафи не воспринимает мальчишку всерьез, то он не запрет двери и окна как следует, а значит, Чарли будет легче сбежать.

— Отлично, — сказал мальчик вслух.

Он изо всех сил старался казаться вежливым и немного смущенным.

Тем временем в голове Чарли уже оформился план. Он сделает вид, что пошел спать, а когда наступит глубокая ночь, просто встанет и уйдет. До утра его вряд ли хватятся.

— Не могу поверить, что я это допустила, — всхлипывала Магдалина. — Не могу поверить! Какая же я дура!

Анеба устало посмотрел на жену.

— Успокойся, — сказал он. — Ты не виновата.

— Я должна была предвидеть!

— Нет, — сказал Анеба.

— Да! — вскрикнула Магдалина. — Дура!

— Нет, — повторил ее муж.

Родители Чарли сидели в крошечной каюте на одной из двух жестких коек. Между койками втиснулся железный стол, а в углу виднелся железный унитаз без сиденья. Каюта походила скорее на камеру. Пахло солью и влажным металлом. Окон не было, дверь заперта — не выбраться.

Одну из стен каюты занимало странное зеркало. По другую сторону зеркала располагалась чуть более уютная каюта, в которой сидели двое мужчин. Один — большой и толстый, другой — худой, с лицом хлюпика и плаксы. С их стороны зеркало «превращалось» в прозрачное стекло. Мужчины наблюдали за узниками.

— Я думал, они вроде как умные будут, — протянул толстый.

— Да уж, — согласился худой.

— Так почему она канючит и обзывает себя дурой? — снова подал голос толстый.

— Да уж, — не к месту ответил худой.

К слову, толстяка звали Уиннер, а его напарника — Сид.

Мужчины снова уставились на пленников.

— Если я не дура, — продолжала Магдалина, — то почему же я села в машину к этому типу — Рафи Сэдлеру?