Сусанна Георгиевская - Бабушкино море

— Нет такого деда! — говорит Ляля.

— То есть как это нет? — удивляется Люда. — А ты докажешь? Вредная какая! Деда нет, а цепки посредине поля есть? Ага! Губы-то сразу подобрала… Молчишь!

— Не молчу! — говорит Ляля и вспоминает, что надо обидеться. Но ей лень обижаться. Так жарко!

Вся размякнув от жары, раскрыв рот, Ляля смотрит кругом и видит, что в неподвижно-прозрачном воздухе над длинными деревянными мостками, убегающими в море, чернеет труба катера. Труба будто дремлет в этот жаркий и долго длящийся час. Дремлет под небом без облачка, без тучки.

Катеру, наверно, тоже жарко.

Вот лежит медуза на бережку. Это море выбросило её на песок.

Медуза тает. Ей жарко.

Девочки поднимаются. Лениво, гуськом бредут они вдоль берега. Берег пустынный. Кругом ни души. Но вдруг Ляля видит, что на берегу стоит седой человек. Он стоит в странном доме без стен, но зато с широкой красивой крышей из камыша. Человек спокойно смотрит вперёд, на море. На нём белый передник и шапка-зюйдвестка. Перед ним большие весы.

— Приёмщик, — говорит Света.

— Заядлый он! — объясняет Люда. — Такой скандальный… Дед Матвеич, который сменщик ему, тот много потише.

А «заядлый» даже и не глядит на девочек. Он почёсывает затылок.

На песке, рядом с ним, лежит лодка, опрокинутая кверху днищем. Её днище просмолено. Из пряно и сладко пахнущей черноты рвётся муха. Она увязла в смоле, вздымает крылышки и жужжит. Ей тяжко.

— Давай-ка отпустим её, — говорит Света.

— Отпустим! — говорит Ляля.

И девочки отдирают мушиные ножки от днища лодки.

Освободившись, муха чистит лапку о лапку, сгибает лапку в коленке… И вдруг — летит!

…Здесь тихий берег.

Далеко справа осталась верфь. Далеко за плечами у Ляли — бабушкина станица.

Глухо, протяжно крича, вьётся над головами девочек птица с белой грудкой и чёрными крылышками — мартын. Он кружится над берегом. За ним летят другие большие птицы. Летят, расставив широкие, тяжкие крылья, вытянув вперёд свои маленькие головки.

Среди них одна длинноногая. Это цапля. У цапли тощая шея и тощие, словно разутые ноги. Она на минуту присаживается на берег и сидит, печальная, склонив набок маленькую глупую головку.

Соединившись над морем в большой треугольник, птицы летят над мостками, кружатся над портом, над спящими трубами катеров.

И пропадают.

Ляля смотрит в ту сторону, куда они улетели. Там пусто.

И вот ни с того ни с сего опять виднеются в море белые точки…

— Возвращаются! — кричит Света.

— Возвращаются, — говорит шёпотом Ляля.

А птицы летят так низко, над самой водой. Всё море покрыто белыми точками. Точки начинают расти, вздуваться крылом, горбом, облаком… И Ляля видит, что это не птицы, а паруса.

— С рыбалки идут! — говорит Люда.

Лодок много. Они плывут по гладкой воде, обгоняя друг друга.

Ляле видно, что люди на лодках работают: опускают паруса. Паруса осторожно соскальзывают вниз по канатам. Их треплет ветер. На минутку они становятся будто кривыми и рвутся из рук рыбаков. Потом покорно падают на дно лодок.

Паруса опали. Они больше не помогают лодкам плыть. Теперь рыбаки сами отталкиваются от дна большими шестами.

Когда первая лодка подходит к берегу, девочки видят, что на дне лодки много разной рыбы.

Люди в лодках то прыгают прямо в воду и тащат свои лодки на берег, то лезут обратно в лодки и выносят оттуда свёрнутые паруса. Они топчут рыбу ногами. Они вычерпывают её из лодок огромным сачком.

На берегу становится людно и шумно. Со всех сторон сбегаются люди. Как много, оказывается, людей в станице у бабушки! Все суетятся, кричат, толкают друг друга.

— Ну, чья правда? — говорит какая-то женщина, закатывая рукава. — Я же сказала: «идут». А он: «не идут»… А я говорю: «идут»! Так я… так он…

Люди, сбежавшиеся на берег из станицы, приносят с собой огромные плетёные корзины. И рыбаки высыпают в корзины рыбу.

— Того!.. Принимай!.. — кричат рыбаки приёмщику.

— Ну-ну, — отвечает седой приёмщик.

И первые — дюжие, загорелые дочерна парни — два рыбака, взяв корзину за обе ручки, с трудом тащат её на весы. Приёмщик спокойно глядит в корзину из-под полей своей зюйдвестки. Потом сердито вытирает сухие руки о клеёнчатый передник и говорит:

— Без малого центнер!