Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей

— Склеить нас всех вместе, — продолжал Альберт, — с Грабо и остальными кретинами. Вот чего он хочет! И если мы потом подеремся, он нам сразу политическое дело пришьет. А говорить, что думаешь, все равно не дадут. И Союз наш прихлопнут! — Последние слова он произнес с грустью. Но голос его дрожал от злости.

— Да уж обязательно прихлопнут, — согласился Друга.

Вытащив из вязанки ветки потолще, они подбросили их в костер, а разгоревшееся было пламя снова приглушили свежими ветками. Сразу же запахло, как в церкви, ладаном, в носу защекотало.

Альберт повернулся к Друге, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

— Ну, что ты предлагаешь?

— Войну, — ответил Друга. — Добиться чего-нибудь мы можем только войной. — И он быстро опустил глаза. Такие громкие слова как-то не соответствовали его настроению — он чувствовал себя слабым. Слабым несмотря ни на что.

Альберт вскочил. Подавшись вперед, он стоял, широко расставив ноги, словно желая покрепче упереться в землю. На лице плясали отблески огня. С неожиданной торжественностью он произнес:

— Война! Мстители объявляют войну!

Поблизости хрустнула ветка. И Альберт мгновенно обернулся. Но лес уже снова молчал.

— Должно быть, сук обломился, — заметил он, все еще настороженно прислушиваясь.

— Хорошо, если так, — сказал Друга, который давно уже вскочил, готовый бежать.

— Садись! — посоветовал Альберт и тут же подал ему пример. — Никого нет.

Но Друга так и остался стоять. Немного погодя и Альберт снова вскочил. Неожиданно позади раздался окрик:

— Руки вверх!

Друга бросился бежать. Со страху он даже не разобрал, что это был голос Родики. Однако далеко ему убежать не удалось. Кто-то схватил его за рукав. Друга споткнулся, упал. А когда поднялся, увидел рядом с собой Вальтера.

— Нашел там что-нибудь? — спросил тот.

И Друга почувствовал, что над ним смеются.

— Чего рожу кривишь! — огрызнулся он, возвращаясь к костру.

Здесь уже собрались все. Каждому хотелось занять местечко получше, и дело не обошлось без перебранки.

Альберт со злобой поглядывал на ребят. Вся эта возня нарушала его воинственное настроение, к тому же он злился, что ребята разыграли его. Словно бык, перед тем как ринуться в бой, он опустил голову, схватил Калле и одним рывком посадил его на землю.

— Хватит дурака валять! Садиться всем! — приказал он.

Приметив такое настроение шефа, мстители быстро разобрались по местам. Костер потрескивал. Глаза ребят горели от возбуждения, но они пытались подавить его.

Окинув мрачным взглядом ребят, Альберт провозгласил:

— Теперь дело всерьез пойдет. Начинается война. А вы тут комедию разыгрываете. — Он достал пачку сигарет, вытащил одну и передал пачку Длинному. — Последняя мирная, — сказал он. — Мы объявляем войну.

Никто не спросил даже, кому объявлена война. И так все было ясно. Состояние тревоги не покидало ребят с первого дня, как в деревню приехал новый учитель. Сразу же распространился слух, что он хочет создать в Бецове пионерскую дружину. И если мстители до сих пор не предпринимали ничего, то только потому, что хотели увериться окончательно. Теперь они обрели эту уверенность. Глубокая тишина воцарилась в лесу. Пуская струйки дыма в огонь, мстители чувствовали себя героями, заранее уверенными в том, что выиграют сражение.

Только на лицах Альберта и Други не было заметно радости. Оба они, смутно предчувствуя что-то, сомневались в собственных силах. В глубине души их мучил вопрос: а оправдана ли эта война? Пионеры? Кто они такие? Новые враги? Да! И Альберт невольно кивнул.

До сих пор для него в деревне существовало только два лагеря: ребята — члены Союза, которых без конца все ругали и которые защищались как могли, и дети богачей да и сами богатеи. Существовали, разумеется, и другие, но их он не принимал в расчет. Они шли своими путями, безразличные ко всему, потерявшие надежду. Так им было удобнее.

А теперь должен был появиться третий лагерь — пионеры! С самого начала у них были все права, да и сами-то они были какие-то государственные. А шеф не верил в государство, которое хотело бы справедливости и для него. Он казался себе слишком незначительным для этого, несчастным, обделенным. И никому не доверял. Однако то, что он чувствовал сам, никого другого не касалось, никто и не должен был это замечать. «Если ты считаешь меня жалким оборвышем, получай по морде!» Нет, он, Альберт, шеф, не хотел быть несчастным и жалким.

— Государственные… — произнес он тихо и даже засопел от злости.