Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

У нас состоялся долгий разговор. Мы говорили об Алжире, и о переселении душ, и о кремации, и о профилях... Дин говорит, что у меня прекрасный профиль — «настоящий греческий». Мне всегда нравятся комплименты Дина.

— Утренняя звезда, как ты выросла!— воскликнул он, увидев меня. — Прошлой осенью я покидал ребенка... а теперь нахожу женщину!

(Через три недели мне исполнится четырнадцать, и я довольно высокая для своего возраста. Дин, как кажется, этому рад... в отличие от тети Лоры, которая всегда вздыхает, когда выпускает ткань из складочек на моих платьях, и считает, что дети растут слишком быстро.)

— «Так проходит время», — сказала я, цитируя девиз на циферблате солнечных часов и чувствуя себя умудренной опытом .

— Ты почти с меня ростом, — сказал он, а затем добавил с горечью : — Хотя, разумеется, Кривобок Прист не слишком внушительного роста.

Я всегда избегаю любого упоминания о его плече, но на этот раз не могла промолчать:

— Дин, пожалуйста, не язвите на собственный счет... по крайней мере, когда говорите со мной. Я никогда не думаю о вас как о Кривобоке.

Дин взял меня за руку и взглянул мне прямо в глаза, словно пытаясь читать в моей душе .

— Ты уверена в этом, Эмили? Разве у тебя не возникает желания видеть меня не хромым... и не кривобоким?

— В том, что касается вашей жизни, да , — ответила я, — но в том, что касается моей, тут нет никакой разницы... и никогда не будет.

— И никогда не будет!— Дин выразительно повторил эти слова. — Если бы я был уверен в этом, Эмили... если бы я только был уверен в этом.

— Вы можете быть уверены, — горячо заявила я. Я была раздражена, так как он, похоже, сомневался в моей искренности... однако что-то в выражении его лица вызвало у меня некоторое смущение. Я вдруг вспомнила тот день, когда он снял меня с утеса в бухте Молверн и сказал, что моя жизнь принадлежит ему, так как он ее спас. Мне не нравится мысль о том, что моя жизнь может принадлежать кому-то, кроме меня самой... Я не хочу, чтобы она принадлежала даже Дину, как бы он мне ни нравился. А в некоторых отношениях Дин нравится мне больше, чем любой другой человек на свете.

Когда стемнело, на небе появились звезды, и мы рассматривали их в отличный новый бинокль Дина. Это было так увлекательно! Дин знает о звездах всё... мне кажется, он знает всё обо всём. Но, когда я сказала ему об этом, он ответил:

— Есть один секрет, в который я не проник... за то, чтобы раскрыть его, я охотно отдал бы все мои знания... один секрет... возможно, он навсегда останется для меня секретом. Как осуществить... как осуществить...

— Что? — спросила я с любопытством.

— Мою заветную мечту, — словно во сне, заключил он, глядя на мерцающую звезду, которая, казалось, висела на самой вершине одной из Трех Принцесс. — Сейчас она кажется мне такой же манящей и недостижимой, как эта сверкающая, словно бриллиант, звезда. Но... кто знает?

Как я хотела бы узнать, чего Дин так сильно хочет...

********

4 мая, 19~

Дин привез мне из Парижа прелестную папку для бумаг, и я переписала на внутреннюю сторону ее обложки мою любимую строфу из стихотворения «Горечавка». Я буду перечитывать ее каждый день и вспоминать мою клятву «подняться альпийскою тропой» и вписать мое имя «в заветную скрижаль». Я начинаю понимать, что карабкаться придется долго, хотя прежде я, похоже, рассчитывала воспарить на сверкающих крыльях прямо к «вершинам славы». Мистер Карпентер заставил меня отказаться от этой безрассудной надежды.

— Цепляйся ногтями и зубами — это единственный способ добиться успеха, — говорит он.

Прошлой ночью, лежа в постели, я придумала несколько прелестных названий для тех книг, которые напишу в будущем: «Леди высшей пробы», «Верен чести и обету», «О чудная бледная Маргарет» (это из Теннисона), «Славный род Вир де Вир» (оттуда же) и «Королевство у моря»[12].

Если бы только мне теперь подобрать сюжеты, которые соответствовали бы этим названиям!

Сейчас я пишу рассказ «Дом среди рябин» — на мой взгляд, тоже очень хорошее название. Но любовные объяснения мне пока еще не удаются. Все придуманные мной разговоры такого рода, как только они перенесены на бумагу, начинают казаться такими отвратительно церемонными и глупыми, что приводят меня в ярость. Я спросила Дина, не может ли он — как давно обещал — научить меня писать их правильно, но он сказал, что я еще слишком молода... сказал тем таинственным тоном, который всегда наводит на мысль, что в его словах есть какой-то скрытый смысл. Я тоже хотела бы уметь говорить так многозначительно — это делает говорящего очень интересным .