Ирина Дегтярева - Цветущий репейник

Санька получил по руке, в которой сжимал осколок. Осколок улетел к двери.

— Балда сумасшедшая! — продолжал ругаться Павел, пытаясь сквозь дырку в Санькиных штанах разглядеть порез. У него не получалось. — Снимай штаны, живо!

— Зачем? — Санька испуганно отшатнулся от брата.

— Бить буду! Ты пореви ещё, дурья башка. Я рану хочу осмотреть, — Павел сам сдёрнул с Сани брюки и оторопело замер, уставившись на ногу, залитую кровью до пятки. Голубой носок почернел от впитавшейся крови. Рассечённая кожа выше колена разошлась, и из неё струилась кровь.

— Идиот! — ровным голосом заключил Павел. — Ну-ка.

Он подхватил Саню под колени и под спину и побежал к двери.

— Пашка, дурак, я же голый, — завопил Саня.

— Ты не голый, а в трусах. За «дурака» получишь отдельно.

Коридоры были полупустые. Солдаты с топотом маршировали по плацу. Оттуда даже сквозь толстые старинные стены казарм долетало: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернётся, ты только жди…»

Павел толкнул ногой дверь с табличкой «Санчасть».

В надетом поверх формы белом халате за столом сидела девушка. С белыми, наверное, крашеными кудряшками, торчащими из-под медицинской шапочки.

— Кать, посмотри. Наверное, зашивать надо.

— Чем это он? — её кукольно-накрашенное лицо оставалось невозмутимым. Саня ожидал, что она хотя бы ойкнет при виде такого количества крови. — Это и есть твой Санька?

— Он самый, собственной бестолковой персоной, — Павел опустил его на клеёнчатую кушетку.

Катя большим ватным тампоном быстрыми движениями стирала со всей ноги кровь. У Сани щипало в носу от спиртового запаха.

— Забавно, — заметила Катя. — У него рана там же, где у тебя.

Саня открыл было рот, чтобы спросить, но сейчас же закрыл, поглядев на хмурого Павла.

«Она его лечила, — подумал Саня. — Вот и знает, где у него на ноге шрам».

— Ой! — взвыл Саня. — Больно!

— Надо бы скобку поставить, но визгу будет, — Катино насмешливое лицо было совсем рядом, и от него пахло вишнёвыми карамельками, а водянисто-голубые глаза, опушённые длинными ресницами, глядели прямо в Санькины глаза.

— Ничего я не боюсь, — Санька отвернулся и затрясся от страха.

— Клизму ему надо поставить, а не скобку, чтобы мозги прочистить, — Павел сел на кушетку у другой стены, потянул было из кармана пачку сигарет, но, бросив взгляд на Катину спину, тут же спрятал обратно. — Ты, Кать, его не слушай, делай всё как надо.

— Какой ты, Паша, железобетонный, — Катя обвела вокруг раны тампоном, смоченным в зелёнке, и, стянув края раны, залепила пластырем. — Сверху бинтиком замотаем, — прокомментировала она свои действия. — И полный порядок. Может, чайком вас угостить?

— Нет уж, — Павел с кряхтением взял Саню на руки, ведь когда они бежали в санчасть, Саня был босиком. — Мы лучше пораньше спать ляжем. Рабочий день закончился, а мы устали. Утром с поезда, — он глянул на часы из-под Санькиного колена. — Восьмой час. Поужинаем и баиньки.

— Ты в отряде останешься? — удивилась Катя. — Ах, ну да, в общаге у тебя сосед. Ну, тогда завтра заходите ко мне в гости на чай.

Потёртое кресло оказалось кроватью. Павел раздвинул, его с лязгом и скрипом, застелил мятой простынёй, бросил в изголовье кожаную потёртую думочку-подушку, а сверху — колючий красно-чёрный плед. Сам улёгся на диван безо всякой постели.

Незашторенное окно белело в сумерках высоким прямоугольником. Медведь, стоявший на задних лапах на подоконнике, стал совсем чёрным на фоне молочных сумерек.

Саня повозился на твёрдой кровати. Рану под пластырем и бинтом дёргало.

— Почему тут нет штор? — Саня сел, опустил босые ноги на пол и поёжился.

— Зачем? Это же рабочий кабинет, — Павел пожал плечами так, что заскрипел диван.

— Для красоты хотя бы, — проворчал Саня. — А комаров таких крупных вы здесь нарочно разводите? — он хлопнул себя по плечу.

— Река рядом.

— Паш, так ты мне и не ответил. Что плохого, если бы у вас было уютно?

— Да пойми ты! На войне-то кто им условия создавать будет? Уют здесь ни к чему. Мамки, пирожки — это только расслабляет.

— Ну не знаю. Наоборот, солдатам веселее будет с домашними повидаться и поесть как следует, а не как в вашей столовке…

— Если они теперь не привыкнут к трудностям, — зевнул Павел, — то на войне раскиснут.

— Не факт.

— Спорщик! Я-то видел тех, кто рассыпался, лишь начинали пули свистеть.

— И все они были маменькины сынки?

— По-разному, — уклончиво ответил Павел.