Тамара Воронцова - С тобой товарищи

В больницу оно упорно не ходила. Только посылала Жене гневные письма с требованием ради спасения души не поддаваться на уговоры антихристов в образе человеческом. Письма эти Василий Прокопьевич Жене не отдавал. А однажды сам пришел к Кристине.

Она встретила его взглядом синих непримиримо-злых глав. Василий Прокопьевич подумал: «Злостная, видимо, сектантка. С такой говорить, что решетом воду носить».

Кристина сидела прямая, отвернув голову, и Василию Прокопьевичу видны были только слегка округленная щека и длинные немигающие ресницы. Он заговорил о сектах.

— Вы-то, наверно, знаете… Вон Семенов какой работник был! А сектанты сбили его с толку — семью бросил, ребятишек. Сейчас сам, кок неприкаянный, болтается, и дом без хозяина в запустение приходит. Зачем это, кому нужно? Богу? — Василий Прокопьевич тщетно пытался заглянуть Кристине в лицо. — Вот вы посмотрите на себя, вам бы жить красивой такой, а вы разве живете? И сына своего чуть не погубили.

Кристина резко повернула голову. И он увидел в ее глазах что-то похожее на мгновенный испуг.

«Пожалуй, сына то любит», — мелькнула у Василия Прокопьевича мысль. Он помолчал, стараясь найти слова помягче, но неожиданно для себя докончил жестко:

— Преступление ведь это — сектантство. Преступление. И вы должны понять это.

Кристина снова отвернулась, показывая ему только часть щеки и неподвижные ресницы.

Не упорное молчание и раздражало его, и волновало.

«Если не удастся ее переломить, Женю просто опасно будет возвращать домой. Такая на все пойдет».

Совершенно уверенный в том, что слова его не произвели на женщину никакого впечатлении, Василий Прокопьевич ушел. Он шел и думал: судить бы ее и Ивашкина, о котором говорили ему ребята. Но кто станет обвинять, один Жени? Да и тот молчит. Рассказал о Марине, а об остальном можно только догадываться.

Секта и ее действия представлялись Василию Прокопьевичу чем-то вроде подземной речки. Не видно ее, а разрушительная работа налицо: рыхлеет почва, оседает и вдруг… обвал. И сколько ценного, созданного и природой, и человеком, погибает вместе с таким обвалом… Вот Женя, Марина… А кто еще, кто еще окутан липкой паутиной сектантства?

Василий Прокопьевич даже расстроился, вспомнив Женю и Марину. Бегать бы им, смеяться, купаться в реке, смотреть веселые фильмы, а один домолился до больницы, а вторая… Что вторая? Стоит, может, сейчас в какой-нибудь темной моленной и с недетским страхом в душе молится, молится… А жизнь-то одна! Одна жизнь, и детство одно…

Василий Прокопьевич в волнении потер подбородок. И мысли его снова вернулись к секте. Страшное это дело.

Припомнилась мать. Она верила в бога. Ходила в церковь, после всяких богослужений возвращалась вся светлая, успокоенная. Отец в бога не верил, но матери не мешал.

— Чем бы дитя ни тешилось, говаривал он, — но раз ходишь — ходи, беды особой нету. Хотя на те монеты, что попу оставляешь, мне бы лишнюю четушку купила.

Да, беды особенной не было. Не мешала мать отцу работать, не лишала детей ни радостей, ни удовольствий детства. А когда отпускала его учиться в Москву, даже всплакнула, что сын ее ученый будет.

Василий Прокопьевич вспомнил злые глаза Кристины, записочки, что присылала сыну в больницу, вспомнил, как сидела недвижная, безучастно-непримиримая к его словам, и тревога за Женину судьбу обожгла сердце.

«А может, эта самая Кристина и заправляет и секте?» Но тут же на память пришли слова дела Назара об Ивашкине. Кто он, этот юркий мужичок? Так ли прост, как кажется? Или это только маска матерого проповедника секты? И какой секты?

Дед Назар как-то, сидя на больничном крыльце, начал перечислять всяких федоровцев, михайловцев…

— Из России понаехали, свои, доморощенные народились, — говорил он, сердито дымя трубкой, — секты-то эти. А то еще есть истинно православные христиане. Истинно! Раньше были просто православные христиане, а теперь еще истинно. Значит, те были не истинно… Чушь-то какая-то, тьфу!

Если б чушь и если б знать, что за секта, в которой состоит Кристина, и знать бы, что такое Ивашкин!

Во всем клубке торчала всего одна ниточка, и, потянув за нее, не сразу размотаешь весь клубок, не сразу дойдешь до черенка, вокруг которого он слепился. Василий Прокопьевич понимал, что все еще только начинается и в борьбе со злой разрушительной силой, свившей в городе свое гнездо, сделан лишь первый, еще незначительный шаг.