Галина Карпенко - Тамбу-ламбу. Три звонка

— Левашко, о чём я сейчас говорил? — спросил Пётр Петрович.

— Вы говорили?.. — сказала Наташа. Она стояла за партой и улыбалась во весь рот.

— Так о чём же я говорил? — повторил учитель.

— Ну, про это… — Наташа продолжала улыбаться.

— Садись, — сказал Пётр Петрович.

Володя испугался. Вдруг он сейчас спросит его. Но Пётр Петрович его не спросил, и всё обошлось благополучно.

Утром, когда Шура собралась в школу, она, как всегда, подошла к двери, за которой спал Дим. Если Дим похрапывал, она уходила молча. Если за дверью тихо, это значило, что Дим уже не спит.

«Я ушла!» — говорила Шура.

«Счастливый путь!» — отвечал дядя Дим.

Но в это утро, подойдя к двери, Шура услышала, что Дим застонал. Она открыла дверь, и Дим молча поманил её к себе. Он взял её за руку своей холодной, влажной рукой и, с трудом переводя дыхание, будто он быстро шёл и очень устал, сказал тихо:

— Достань-ка мои таблеточки!

Шура достала коробку с таблетками.

— Одну, — попросил Дим.

Он никак не мог запить таблетку. Стакан прыгал у него в руках, и вода проливалась на одеяло. Шура сняла пальто и села на стул у постели, бледная и испуганная.

— Ты полежи тихо, а я посижу, — сказала она.

Было слышно, как тикали морские часы. Шура сидела не шевелясь. А Дим лежал навзничь, он будто боялся вздохнуть глубоко, как обычно, и дышал коротко и часто. Но вот он приоткрыл глаза и вздохнул уже спокойно. Потом стал дышать ровней и наконец сказал:

— Ну вот, отпустило.

Конечно, Шура не пошла в школу.

— Как ты думаешь, могу я тебя оставить и пойти решать контрольную как ни в чём не бывало? — спросила она.

Дим не мог так думать, и они решили, что Шура совершенно права и останется дома. Очень хорошо, что она сегодня не убежала, как собиралась, пораньше.

— Мы позвоним доктору? — сказал Дим.

И Шура терпеливо набирала номер телефона поликлиники. Набирала, набирала, пока не дозвонилась к дежурному врачу.

— Позови кого-нибудь из взрослых, — сказал ей дежурный врач.

— Я не могу его позвать, ему нужно лежать, — ответила Шура и повесила трубку.

Они с Димом приняли все меры: Шура налила горячую грелку, чтобы у Дима согрелись ноги. Открыла окно, чтобы в комнате было больше воздуха. И, самое главное, она делала всё спокойно.

Но вот зазвенел телефон, и Шура услыхала голос знакомого молодого доктора.

— Я сейчас приду, — сказал доктор.

И очень скоро он приехал.

— Ты, вахтенный, настоящий мой помощник, — похвалил он Шуру.

— Контрольную пропустила, — пожаловался дядя Дим.

— Ничего она не пропустила, — ответил доктор.

Доктор сидел у них целый час. Пил с ними чай, рассказывал Диму, как он летом ловил ершей.

— Вот какие ерши! — хвастал доктор; и они все втроём договорились, что на будущее лето непременно поедут в деревню, где у доктора живут дедушка и бабушка. — Чудесные у нас места, леса какие!

— Непременно поедем.

Когда доктор ушёл, было уже совсем не страшно. Дим задремал… А Шура читала книгу.

На свете много хороших книг, и эта книга тоже очень хорошая. Когда-то давно жил мальчик. Он вырос, стал великим русским писателем и написал книгу о своём детстве. Шуре всё понятно, хотя тогда было совсем не так, как сейчас. Она радуется тому же, чему радовался мальчик Николенька. И как она досадует, когда Николенька не может найти перчатки, чтобы пойти танцевать с девочкой Соней! Сонечка смеётся, но в её смехе нет насмешки, когда бабушка всем напоказ держит Николеньку за руку. На руке у него перчатка, старая лайковая перчатка с отрезанными пальцами. И Николенька, сморщившись от стыда, напрасно пытается вырвать свою руку.

«Ах, зачем так смеются бабушка и гости!» — страдает Шура за Николеньку. А Сонечка славная, Сонечка простая, естественная. «Страдание людей застенчивых происходит от неизвестности о мнении, которое о них составили; как только мнение это ясно выражено, какое бы оно ни было, страдание прекращается», — читает Шура.

Шура перелистывает страницу. Гремит музыка, бал в разгаре. Танцуют мазурку. Николенька тоже танцует. Танцует, правда, не так умело, как другие. Но это ничего. И вдруг «он затопотал ногами на месте, самым странным, ни с тактом, ни с чем несообразным образом и наконец совершенно остановился».

«Нет, ты совсем не такой», — утешает Шура Николеньку, когда он, осознав всё, что с ним случилось, говорит о себе: «Все презирают меня и всегда будут презирать… Мне закрыта дорога ко всему: к дружбе, любви, почестям… Всё пропало».