Рувим Фраерман: Соболя

Собачка на руках его уже успокоилась, просилась на землю, сучила лапами, царапала гимнастерку. Но он ее не пускал и все ходил взад и вперед.

Я поднялся и тоже зашагал рядом.

— Как же ее зовут? — спросил я, поглаживая собачку по спине.

— А зовут ее Жу-лик, — протяжно с нежностью сказал пастух.

— Как же можно такую собаку Жуликом называть?

Пастух остановился и спустил собачку на землю. Он был изумлен.

— Жулик, Жулик… — бормотал он, точно в первый раз слышал имя своей собаки. Он нахмурился. — Меня самого не лучше зовут. Клички-то у нас старые.

Он сердито щелкнул кнутом и, забыв про, меня, задумался, опустил глаза к земле. И кнут его, улегшись, точно змея, на траве, как бы тоже задумался.

А за рожью, медленно тлея, догорела заря, зазеленело небо, ласковый сумрак принес густой травянистый запах, и потом сразу, как стена, встала и затихла ночь.

аня Виноградов никогда не видел писателей. Поэтому, когда учительница сказала, что сегодня в шесть часов в доме пионера будут выступать приехавшие из Москвы писатели, Ваня крикнул на весь класс:

— Это артисты, наверное?

— Нет, — ответила учительница, — настоящие детские писатели, книжки которых вы читали. Это большой праздник для вас, ребята.

Как на всякий праздник, Ваня прежде всего боялся опоздать. Из дому он собирался выйти, в четыре часа. Но мать из-за стирки задержалась с обедом, а отец пришел из депо только в пять. Ваня отказался от щей, съел картошку с мясом и выскочил в сени. Мать остановила его. Она вспомнила, что ночью он жаловался на боль в ушах. Она повернула его направо, налево, завязала уши теплым платком и велела надеть валенки.

На улице мимо освещенных окон кооператива летал снег, шаталась метелица. Она так же, как мать, покружила Ваню, повернула его направо, налево и отпустила, наконец, к писателям.

Ваня побежал.

Хотя так же, как всегда, гудел автобус перед исполкомом, и гуськом ехали извозчики с вокзала, и каменный собор без креста стоял над замерзшей рекой, но Ване город казался теперь другим. В нем были писатели, и среди них один, которого Ваня любил больше других — он был инженер и мог рассказать, как устроить самому себе радио, и будет показывать модели новых игрушек.

Ваня, запыхавшись, прибежал в дом пионера. Там было уже много народу.

Ваня, не отрываясь, смотрел на писателей. На одном из них была шапка с длинными ушами, которые можно было закинуть за спину. Другой, в суконной толстовке, был похож на машиниста Федора Тимофеевича, часто приходившего к отцу в гости. Третий же ни на кого не походил. Он курил трубку, на нем был воротничок, галстук, белые манжеты высовывались из рукавов пиджака.

«Неужели, — подумал Ваня, — это он, такой чистый, написал книгу, как можно из резинки, щепок и жести сделать себе паровоз?»

Но когда писатель поднял руку и сказал: «Ребята, тише», Ваня заметил, что на указательном пальце у него не хватает одного сустава.

«Ага, оттяпал себе все-таки топором…»

И Ваня посмотрел на свои собственные руки, маленькие, грязные, в ссадинах и царапинах от отцовской стамески.

В это время писатель вынул из чемодана новые модели, и Ваня забыл обо всем. Он вскочил на стул, чтобы лучше видеть. Его посадили. Он вскочил снова. Его обругали. Он кинулся к проходу к эстраде и сел на ступеньки. А писатель уже показывал модели. Под потолком высокой залы пронесся картонный планер, запущенный резинкой, как из рогатки. По столу прошел автомобиль, тащивший на себе коробку спичек. Пароход с мачтами, тоже заведенный резинкой, бил по воздуху своими жестяными колесами. Потом крошечный мотор с карманной батареей вращал пропеллер. Много было чудесных вещей! В ушах у Вани звенело. Но все же он жадно слушал, что говорили писателям дети.

Толстый мальчик в галстуке, обращаясь к одному из них, сказал:

— Товарищ Тансык!

— «Тансык» — это название книги, — поправил его писатель.

— Я знаю, это все равно. Напишите смешную книгу, чтобы после арифметики мне было весело. Пускай это будет неправда, как «Барон Мюнхгаузен».

Ваня покачал головой. Не то, не то он говорит, что хотелось сказать Ване.

Ваня беспокойно заерзал на месте и приподнялся со ступеньки.

Но в это время на трибуну уже взобралась хромая девочка с бледным лицом.

— Напишите, чтоб было жалко кого-нибудь, — тихо сказала она и добавила: — и еще про холодные страны.