Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсучок

И тогда папа Дицен принял великое решение. Все надежды его обмануты, теперь он сам возьмётся за дело. И тут уж не имеет значения, запрещена охота в здешних местах законом или не запрещена. Испокон веков известно: нужда свой закон пишет!

У папы был пистолет с длинным стволом, который заряжался и дробью. И вот, вооружившись этим пистолетом, папа ночью отправился на кукурузную полоску. Предварительно он всё очень хорошо обдумал: ночь предстояла безлунная, но на небе ни облачка, всё оно было усыпано звёздами. Лёгкий ветерок дул от полоски к усадьбе, так что запах охотника не донесётся до барсука. Да и время было выбрано удачно — недавно миновала полночь, а, по дедушке Брему, это была как раз та пора, когда барсуки выходят на охоту.

А уж как осторожен был папа и осмотрителен! Так же осторожен и осмотрителен, как и его дочь Мушка, подглядывавшая за барсуком, когда тот нежился на солнышке в своём корыте. Однако намерения отца и дочери были прямо противоположны.

Папа, правда, и не рассчитывал, что в первую же ночь застрелит барсука. Быть может, барсук выйдет позднее и папе придётся часами выжидать его, но папа на этот случай выбрал хорошее место — под старой сливой у самого заборчика. Возможно, барсук и вовсе не покажется этой ночью, ну, тогда папа придёт в следующую ночь, и ещё, и ещё, покуда в конце концов не уложит барсука. Да, папа Дицен был полон решимости навести порядок в этом мире!

С такими мыслями он и отправился на кукурузное поле.

Тёмной стеной стоят растения перед ним. Папа прислушивается. Тихо. Но вот поднялся ветерок, и чёрная стена зашуршала, зашелестела. Разве при таком шуме можно услышать барсука?

Папа стал спускаться вдоль полоски к озеру — туда, где росли молодые сливовые деревья, решив, что, если он пойдёт по траве, барсук ничего не заметит. И правда, покуда кукуруза шелестела на ветру, папа не слышал даже своих шагов. Только когда ветерок стих, папа понял, какой он производит шум: дождя уже давно не было и трава громко шуршала под ногами. Тогда папа перешёл на пашню.

Сначала он шагал не особенно остерегаясь — ведь барсук до сих пор хозяйничал только на нижней половине поля. Но вот впереди показалось дерево с хорошо запомнившейся кроной — значит, он уже на нижней половине, теперь надо быть начеку!

Папа замер. Ветерок стих, далеко вокруг всё слышно. Папа Дицен стоял не шелохнувшись, и вдруг сердце его часто-часто застучало: ему почудилось, что чуть ниже его, в кукурузе, кто-то шуршит… Что ж это было? Что заставило папино сердце так колотиться? Неужели этот маленький и такой славный зверёк? На него и охотиться стыдно. Он же неуклюжий совсем, его и шагом сразу нагонишь, а крепкий удар по носу — и барсуку конец. Во всяком случае, подобная добыча славы не принесёт, и хвастаться тут нечем!

И всё же папино сердце стучало всё громче, покамест он подкрадывался всё ближе и ближе, стараясь не наступить ни на палочку, ни на жухлый лист и держа в руке пистолет со взведённым курком. Сердце стучало так громко, что папа порой не отваживался даже переступить с ноги на ногу. Вот он и стоял на одной ноге, будто цапля, и слушал, как барсук ломает и грызёт кукурузу.

И не то чтобы он всё время слышал этот треск и хруст. Одно время он даже подумал, что барсук уже удрал, почуяв охотника: должно быть, барсук прислушивался, нет ли поблизости врага, хотя тут в кукурузе ему ни разу никто не мешал.

Папа Дицен подобрался так близко, что уже слышал, как кукурузный початок хрустел в зубах, как барсук, чавкая, глотал сок. И сколько хорошей кукурузы пропадает! Папа чуть было не шагнул вперёд, гнев торопил его. Но он тут же приказал себе: спокойно! И особенно осторожно поставил ногу на землю. Не спеши! На этот раз ты должен прикончить воришку.

А папа и впрямь стоял совсем рядом с барсуком, потратив на последние тридцать метров не менее получаса, а может быть, всего только десять минут — так точно он себе этого не мог представить. На небе мерцали звёзды, а ветерок, который был бы теперь так кстати, совсем улёгся. Папа снова поднял ногу, но так и не опустил… Вдруг там, где он ступит, — камушек и он зашумит, покатившись по земле, и спугнёт барсука? Ведь только что барсук прислушивался — нет ли кого? И верно, стоило папе опустить ногу — барсук сразу притих, должно быть насторожился. А ведь только еле-еле слышный звук донёсся до его уха — распался сухой комочек земли. Теперь замерли оба — и охотник и барсук. Папа боялся даже дышать и, как говорят, весь обратился в слух, готовый глазами просверлить темневшую перед ним стену. Ему даже казалось, что он видит барсука или его тень, свет его глаз, но нет, ничего он не видел, ничегошеньки…