Федор Кнорре - Черничные Глазки

Теперь чаще всего его звали по фамилии: Архипов.

Ему, как и прежде, до смерти хотелось поснимать что-нибудь совсем необыкновенное, но задания ему в журнале давали самые обыкновенные: портреты людей в пиджаках или спецовках. Они спокойно стояли, когда их снимали, улыбались, когда их просили улыбнуться, и терпеливо дожидались, когда от них отстанет фотограф, чтоб сесть обратно за баранку троллейбуса, или продолжать доить корову, красить стену, или пустить в ход ткацкий станок.

Единственное приключение у него было, когда опрокинулась парусная лодка, с которой он снимал соревнования. Опасности, собственно, никакой не было, но Филя, к общему удивлению, начал хотя и очень медленно, но всё-таки тонуть — не потому, что не умел плавать, а потому, что старался как можно лучше успеть снять перевёрнутую лодку, а руки у него были заняты.

Однако настал день, когда ему наконец немножко повезло: он получил дальнюю командировку на большую сибирскую стройку. Ему поручили поснимать те же места, какие были уже три года назад сфотографированы другим корреспондентом и напечатаны в журнале.

Филипп взял эти фотографии с собой и по пути в самолёте, в поезде и на пароходе не уставал их рассматривать. Теснилась там дремучая тайга над самым берегом реки, стояла палатка, и рядом висело на сучке ружьё. Обросшие бородами дядьки курили, сидя на поваленных великанах соснах. Лохматые собаки, высунув языки, смотрели в аппарат. Оленёнок пугливо принюхивался к покосившемуся набок бульдозеру.

На одной фотографии какой-то парень в лохматой шапке и рыбачьих сапогах, ухмыляясь фотографу, приколачивал над дверью избушки на курьих ножках кривую дощечку с надписью: «Парикмахерская». А кругом были навалены толстые стволы сосен, и узкая тропинка извилисто уходила и исчезала в тёмной таёжной чаще…

Приехав на место, Филипп решительно ничего узнать не мог из того, что так хорошо изучил по фотографиям.

Тайги, правда, было сколько душе угодно, она только отодвинулась от ровной бетонной дуги плотины, перегородившей реку. Лохматые диковатые собаки прогуливались по посёлку, но в домах горел свет и играло радио, а в новой парикмахерской, пуская душистые облака, прыскали пульверизаторами два мастера в довольно белых халатах.

Снимать здесь было интересно, но первобытной дикостью и вообще ничем таким необитаемым тут просто и не пахло.

Короткое лето уже кончилось, по ночам стало всё крепче примораживать, и сухой снежок, пересыпаясь белыми змейками, бежал под ногами по улице.

Почти целый месяц Филипп всё снимал и снимал, пока не снял всё, что ему было нужно. Теперь, перебирая аккуратно надписанные коробочки с отснятой плёнкой, он с удовольствием думал о том, сколько там поместилось у него громадных турбин, людей, пароходов, оленей, и ребятишек, и багровых закатов над лесистыми верхушками сопок, и ещё всякого такого, что он увезёт с собой в маленьком чемоданчике.

И в один прекрасный день, распрощавшись со всем этим, он сел на пароходик, уходивший вверх по реке, и отправился в обратный путь.

Пароходик, бодро бурча, бежал вдоль реки. Дремучие леса, в которых он, в общем-то, так и не побывал, проплывали мимо, уходили назад, оставались далеко за кормой, а впереди ожидали Филиппа опять троллейбусы и метро, магазины, переполненные людьми улицы, толпы автомобилей у светофоров…

Маленькие заливчики, скалистые обрывы, пологие берега и синие дали с лесистыми холмами — всё уходило, и Филиппу только оставалось на прощание снять издали ещё какое-нибудь особенно великолепное дерево или выветренный камень, похожий на гриб.

Изредка попадались маленькие пристани. Пароходик издали заранее протяжно гудел, извещая о своём приближении. Если на пристани ждали пассажиры, он причаливал. А если нет, пароходик спокойно шёл мимо, и тогда ему вслед лаяла собачонка, гоняя во весь дух взад и вперёд вдоль берега, да долго ещё смотрел из-под ладони вслед, неторопливо покуривая, бакенщик или сторож.

Шеренга ребятишек в пёстрых красных, синих и клетчатых рубашонках на толстом бревне отчаянно-весело махала обеими руками пароходу, а у них за спиной, развешанные для сушки на верёвке, так же отчаянно болтали рукавами, взлетая на ветру, красные, синие, клетчатые рубашонки, точно одна развесёлая буйная компанийка!

Филя всё снял на цветную плёнку: и бакенщика, и собачонку, и маленькую баржу пристани — и всё это тоже спрятал вместе с катушкой плёнки в коробочку, себе на память.