Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

— Может, в этом болоте вообще рыба не водится, — пытаюсь я утешить дядьку.

— Какая там рыба!

Пинком он отталкивает коляску и вытирает руки о траву. При этом еще разглядывает меня. Я спокойно выдерживаю его взгляд. Скрывать мне нечего.

— Тебе сколько лет?

Насвистывая, он спрашивает меня о том о сем, куда еду, чем занимаюсь. Отвечаю я, стиснув зубы, самыми ласковыми и вежливыми из всех известных мне слов: я во что бы то ни стало хочу проехаться хоть один раз в жизни на «мерседесе», хотя бы один-единственный километр!

Еще раз спрашивает, куда я еду, и, когда слышит мой ответ: Росток — Варнемюнде, он снова присвистывает. Потом спрашивает меня что-то насчет поджилок и где буду жить.

Небрежно и в то же время с должной скромностью я сообщаю ему, что занимаюсь боксом, так что на поджилки не жалуюсь, и при этом слегка покачиваю левую. Петер обещал мне достать койку, но где и как, не имею представления.

Тут он снова присвистнул и сказал:

— Тогда давай! — и протянул свою леску-веревку.

Закинули мы ее и после второго раза вытащили большую тарелку с дырками. Я сказал:

— На кой она?

Он мне:

— Дурак!

А сам стоит, трет и трет ее, потом говорит:

— Олово, рококо… но дырки… дурак-то прав оказался.

Комиссар Мегрэ, необходима ясная голова. Загадка налицо. Спокойствие! Он не должен ничего заметить. Дело запутанное, чрезвычайно запутанное.

Мерседесный дядька будто очумел: закидывает и вытаскивает, закидывает и вытаскивает, от нетерпения даже подпрыгивает на одном месте. Наши трофеи: полусгнивший пень, ведро без дна — дядька ничего про рококо не говорит — и ручка от кофейника. Ее он драит до блеска, хотя сам в конце концов оказывается забрызганным с головы до ног.

— Неплохо, подлинная старина. Но где же сам кофейник?

— На дне, его давно затянуло. Здесь ил до самого центра земли, уверен.

Он косо глядит на меня, присвистывает и, ни слова не говоря, снова забрасывает леску с якорем. Так несколько раз, но потом все-таки сматывает веревку, вытирает якорь, заворачивает в промасленную бумагу и все время ругается.

Я не иду — ползу за ним, как тень, бесшумно, а уж вежливей и нельзя. Только б мне сейчас не оступиться: может, я сегодня прокачусь на «мерседесе»!..

— Твой? — спрашивает он, пхнув коленкой мешок Петера.

— Брата моего треклятый мешок. Утопить бы его в этом омуте!

— Топи, чего тебе?

Я погружаюсь в молчание, как мой отец, а это может что угодно значить… Только бы теперь не сорваться!

— Ладно, надо еще разок старика прощупать, — говорит дядька.

Что же это творится? Передо мной тихо открывается дверца «мерседеса», беззвучно взлетает вверх крышка багажника, и я, стараясь не задеть и не повредить якорь в промасленной бумаге, медленно опускаю мешок Петера внутрь.

Что же это творится? Я сижу, утонув в мягкой коже, вытянув ноги ножницами, и слушаю, как, словно усталая пчела, гудит мотор.

— Разве мы уже едем? Полагается ведь прогреть мотор?

— Дурак, девяносто на спидометре.

Что же это творится? Густав, протри глаза — правда девяносто. Оказывается, мы давно уже, мягко покачиваясь, несемся вперед.

Жаль, что по дороге потерялась малышка Тереза. Сейчас бы она поняла, что такое настоящая машина и что значит скорость!

— Как в сказке! — говорю я.

Машина буквально влетает в деревню, берет влево и тормозит у ворот какого-то желтого замка. А что, если этот мерседесный дядька в замке и живет? Вполне возможно.

Но в замке оказывается что-то вроде детского сада. Кишмя кишит мелюзга. Мне уже видится: вот-вот я среди них узнаю Че в черном берете.

Иду за мерседесным дядькой, он обходит замок и направляется к маленькому, утопающему в цветах домику.

— Какие чудесные цветы! — говорю я, и тут же на мою голову сыплется очередной «дурак».

Постучав, топаем по коридорчику в комнату. На табуретке сидит старичок. Спрашивает дядьку:

— Нашли чего?

— Ничего, только лом… Вы в самом деле там всё утопили?

— Всё, что тут было.

Тяжело ступая, дядька шагает по комнате, бормоча себе под нос:

— Дурак, вот дурак-то!

Потом спрашивает старика, не осталось ли что-нибудь на чердаке или в подвале. И вот мы уже лезем на чердак, спускаемся в затянутый паутиной подвал. Дядька ощупывает каждую крышку от кастрюли, каждую старую бутылку. И всякий раз внимательно осматривает донышко бутылки или старой чашки.