Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

С какой скоростью летают ангелы?

Можешь ли ты запомнить сто анекдотов?

Спрыгнуть с пятиметрового трамплина?

Веришь ли ты в бога и воскресение?

Знаешь ли ты, кто такой Че?

Густав, Густав, головушка твоя от всего этого стала такая же тяжелая, как треклятый мешок Петера.

— Ты любишь фуги?

Это она тебя проверяет. Я многозначительно молчу. Папенькин сынок, это точно.

— Нет, я спрашиваю потому, что ты говорил о Бетховене.

— Как, когда… — осторожно мямлю я. Устал я что-то. Не до споров мне и всяких там объяснений.

Мрачновато у нас получается. Отмахали сто восемь шагов. Сколько раз я принимался считать и каждый раз сбивался. Правда, должно быть, сто восемь. Вдруг Цыпка выпаливает:

— Че Геварра был революционером. Вместе с Фиделем Кастро он входил в правительство на Кубе, потом ушел в горы, партизанил в одной южноамериканской стране и там погиб. И берет он носил.

Вот черт! А вдруг она права? Ай-ай, Густав, ты ж ничего этого не знал! Лучше признайся.

— Ты вот лучше скажи мне, цыпленок ты жареный, как ты здесь, у нас, хочешь быть революционером? Одного берета ведь маловато. А потом, где партизаны? Где горы? Гарц — разве это горы? Скукота! А потом, пташечка, ты это заруби на своем клювике, не Южная Америка, а Латинская Америка, — так я ей по буквам и выдаю, как она мне своего бригадира Че.

— Понимаешь, если ты прав, Гуннар… — чуть не упала даже, так здорово задумалась. — Нет, неверно все это. Ты только так, чтоб меня подразнить.

Подразнить? Перфорировать звучит куда веселей.

— Чего ты говоришь — как на шпильках ходишь? Говори ясно, правильно.

— А ты как ужасно говоришь! И совсем неправильно. Неправ ты. Мне никогда не бывает скучно.

— Еще бы, сидишь слушаешь себе своих Бахов и органы всякие.

— Да, Баха и Бетховена. Когда я слушаю такую музыку, мне никогда не бывает скучно. У меня от волнения даже мурашки по коже бегают… И потом, революционером… рево…

— Давай, давай! Цыпка да еще из Бурова — и про революцию рассуждает! Ха-ха!

— …революционером быть — это значит честно и хорошо учиться.

Как вы сказали? Ушам своим не верю! Неужто она правда так думает?

Вместе с мешком Петера я валюсь в кювет и давай кататься по траве. Ноги задрал кверху…

— Револю… учиться… Ты что, Цыпка, сдурела?.. Учиться… С ума можно сойти!.. Надо ж! Во дает! Учиться, видите ли!

Накатавшись вволю, я освобождаю руки из лямок и чешусь потной спиной о шершавую травку.

Цыпка остановилась на обочине, чудно как-то смотрит на меня, будто со мной случился солнечный удар.

— Сядь-ка, посиди с папочкой, — говорю я, еле сдерживаясь, чтобы снова не расхохотаться.

Цыпка паинькой садится рядышком.

— Ты правда так думаешь? По-настоящему? Учиться — это революционно? Да чего с тебя спрашивать — седьмой класс! Чего ты знаешь-то! Революция — это баррикады, «Аврора», пушки, сабли наголо и беляки. Ни баррикад, ни «Авроры» у тебя нет. А беляки? Где они у нас? Учителя, что ли? Если учиться — это революционно, где ж тогда беляки? Наш Крамс — беляк? Да он тебе нос оторвет за такое, мышь ты пузатая!

— Мой папа — директор школы и член партии, — скромно замечает Цыпка.

— Вот видишь — беляков у тебя нет и баррикад нет, нет у тебя и ураганного огня крейсера «Авроры».

До чего ж глупая эта инкубаторная цыпка! Она же мне горючее подбрасывает тоннами — я все ее рассуждения взорву к чертям собачьим!

— «Аврора» никакого ураганного огня не вела. Она дала только один залп, это был сигнал, и холостыми, между прочим. Мне папа сказал.

Не может этого быть: революция — и холостыми?

— Учиться, говоришь, не списывать?

Цыпка сердито кивает.

— И паинькой быть и ласковой — жизнь как у бройлера! Кому, как не тебе, это знать, цыпка ты инкубаторная.

Мимо с воем проносится красный «форд».

— Ты давай соображай: нет у нас, значит, никаких баррикад, и нет ни южноамериканских, ни латиноамериканских джунглей. Так скоростью возьмем. Скорость, она ведь тоже что-то революционное, что бы там твой эремит-архимандрит не говорил насчет бархатного или там шелкового…

Цыпка жует что-то, а может, и зубами скрежещет. Наш Крамс обрадовался бы, услыхав от меня такую речугу. Я ж своими мудрыми словами, как шарами бильярдными, играю. «Друг мой Гуннар, — сказал бы Крамс, — не верю близоруким ушам своим, так ты серьезно аргументируешь!»

Что-то вертится у Цыпки на языке — вижу, сейчас выпалит.

— Давай выпаливай!

— Когда мы хорошо учимся, мы молодцы, а когда мы молодцы, мы укрепляем нашу республику. А это и значит быть революционным.