Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север

Прохожу лесок, заросший крапивой, обстрекался, попадаю на луг, посередине — озеро. Но где же Цыпка?

Прежде чем я начинаю звать ее, как маму, меня на полуслове обрывает комиссар Мегрэ: в таких случаях он сначала закуривает трубочку или начинает ругаться со своим инспектором. У меня нет инспектора, вместо него я поддаю ногой треклятый мешок.

— Куда провалилась, чтоб ее черти съели, эта Цыпка?

Густав, следи, чтобы с копыт не свалиться! Неужели это правда она?

«Что ты смотришь как баран на новые ворота?» — говорит мне Крамс, когда у меня такой вид, как сейчас. И действительно, что-то от барана у меня, должно быть, и правда есть, и я, чтобы отвлечь внимание, даже по-бараньи кричу: — «Бэ-э-э!..»

То, что сейчас появляется из кустов, лишь отдаленно напоминает Цыпку: круглое лицо, голубые глаза, как два стеклянных шарика, блондинистая челка, и все.

Она в купальнике цвета слоновой кости, с черными пластмассовыми кольцами, на голове белая шапочка и… эта квадратная улыбочка.

Идет и махает мне, будто королева. Проплыла мимо и уже сидит на пятнистом пледе какого-то парня примерно с моей фигурой, только чуть потяжелей. «Пиник», — сказал бы Шубби, — как боксер слабоват, слишком много сил. Вот длинные, узкие мышцы, те хороши для боксера, а «пиники» — у них только вид такой здоровый».

Тереза ведет себя так, будто она с этим «пиником» недавно серебряную свадьбу справила.

— Это Че, — говорит и снова величественно так поводит рукой, — а это мой спутник Гуннар.

«Мой спутник» она сказала, как герцогиня.

— Привет, друзья! — И я тоже помахиваю ручкой, как какой-нибудь президент, прибывший в аэропорт с государственным визитом.

— Садись и ты, — приглашает Че сесть на его одеяльце в клеточку.

Оказывается, он еще и саксонец.

Тереза лежит поперек одеяла так, что мне и сесть негде, и только знай трещит без умолку: о погоде, о море, стенгазете, о том, что весь свет помешался на автомобилях и скоростях. Только что услышала это от дедули и теперь важничает. Наш Крамс называет это плагиатом.

Неужели я буду тут сидеть, слушать и подпевать: ах, какой здесь необыкновенный воздух и небо, как… «малимё» [7] Малимё — пушистая ткань из искусственного волокна. .

Нет, я срываю с себя куртку, джинсы, рубашку (пусть Цыпка не шарахается, в эту пору на Густаве всегда плавки) и с ревом — в воду.

Немного кролем, потом брассом, три удара баттерфляй — и на спину. Это уже отдых.

Теперь и до Цыпки дошло. Она завидует и тоже идет в воду, осторожно смачивает руки и ноги, вздрагивает, что-то говорит этому Че, который стоит рядом. Должно быть, что-то вроде: «Бр-р-р, до чего холодно, дорогой мой Че! Ты не мог бы приказать подогреть водичку?» — «Разумеется, охотно, фрейлейн Тереза». — «Благодарю». — «Не стоит благодарности».

Я работаю ногами, как колесный пароход, но в этом гусином пруду никто этого не замечает. Не знают они, что такое мастер спорта.

Тереза барахтается, стиль — собачий. Девчонка и есть девчонка!

— Ты ноги-то вытягивай! — кричу я ей. — Вот, смотри, как надо!

— Какой прекрасный собеседник этот Че, не правда ли? Он у них бригадир .

Она так произносит слово «бригадир», что вода попадает ей в рот.

— Это он и пляж здесь устроил и вышку. У них тут молодежный лагерь. Утром они проводят мелиоративные работы, а после обеда — отдых. Сегодня они раньше кончили, потому что вечером у них костер и спортивный праздник.

— К тому времени мы давно уже на месте будем. Вытягивай, говорю!

Пусть не думает, что мы здесь век вековать собираемся.

— Кстати, ты про вышку говорила — сейчас прыгну из задней стойки. Это мой конек.

— Пятиметровая! — слышу я голос Че. Он тоже подплыл. И в воде берет не снимает.

На этот раз в большом полушарии зажигается не простой сигнал, там на полную мощность включили сирену: «Пожарная тревога! Не делай глупостей, Густав! Прыгай с трехметровой! И ноги не разводи, парень! А с пятиметровой ты еще ни разу не прыгал. Да еще из задней стойки. Это у нас только один человек в классе может, да и то с трехметровой. Шубби и тот не рискнет с пятиметровой, а он уже три настоящих боя выдержал и в двух победил. Густав, тревога! Ни к чему это!»

Планки красноватые, недавно строганные, лесенка грубо сколочена, больно ноги. Стараешься поскорей подняться.

Вот и трехметровая площадка.

Густав, остановись, не надо выше.

Комиссар Мегрэ, арестуйте этого человека — он погубит себя!

Лесенка на пятиметровую площадку стерта меньше, сюда народ редко поднимается, наступать на перекладины еще больней.