Оскар Хавкин - Всегда вместе

— Живите, дорогой Петр Данилович, долгие-долгие годы, носите наш шарф на доброе здоровье.

Вот уж когда разговорился дед Боровиков! Дорвался! В самом деле, разве это разговор, когда перекинешься двумя-тремя словами во время разлива воды из бочки по ведрам!

Дед понял, что может развернуться, и развернулся.

— Вот что хочу я сказать. Двадцать лет тому назад были мы со старухой в партизанах. Тогда мы с Ионовной совсем еще молоденькие были — по полсотне лет, и только.

— Ну уж, не прибавляй, Данилыч, — не выдержала Марфа Ионовна. — Мне-то всего сорок с лишком было.

— Не в том дело, Марфуша, — возразил дед, — хочу я сказать, что смело мы тогда в новый день глядели и верили в то, что доживем, увидим, как родная земля отстроится и сила наша утвердится. — Дед прихватил узловатыми пальцами дымчатую свою бороду, потом опустил руки и а стол и осторожно разгладил морщинку на красном сукне. — Хочу, ребятки, секрет один выдать. Видимо, время пришло. Когда стукнуло мне шестьдесят годов, такая мне мысль в голову запала: «Как же так, годы мои отошли, а самая жизнь в России только начинается!» И даю я себе задание: дожить до конца первой пятилетки. Хорошо. Смотрю, пятилетку в четыре года выполнили. Спасибо, думаю, один год жизни мне подарили. Только жизнь-то в стране куда интересней становится!.. Дал себе второе задание: дожить до конца второй пятилетки…

Школьники притихли в ожидании. Совсем по-детски, восторженно смотрела на Боровикова Татьяна Яковлевна. Светло улыбалась Варвара Ивановна. У Шуры Овечкиной был такой вид, словно она сейчас кинется обнимать деда.

— Так вот, — досказал свою мысль дед, — даю я теперь новое себе задание: сразу на десяток лет, одним словом, — взмахнул он рукой, — до самого 1950 года… А кто не верит, — под общий смех заключил дед, — того прошу через десять лет в гости на Новые Ключи.

…Деда провожали домой шумной толпой. Звездная ночь стояла над рудником. Круглые белые сопки отчетливо виднелись в ясном воздухе.

Дед подманил Кешу Евсюкова и ткнул новой своей трубкой в небо:

— Это что за звезда?

— Большая Медведица, Петр Данилович.

— Не Медведица, а Ковш. Эх ты, ученик! Ковш, говорю. Не мое у ковшу чета — небесный. — Он хитро подмигнул. — Как помру, буду на том свете водовозить. Бочку захвачу с собой — она тоже с мое пожила, а ковш уже заготовлен.

Спутники Боровикова рассмеялись.

На белую бороду деда, на молодые его глаза, на кряжистую его фигуру изливалось сверху звездное сияние.

И не о смерти — о жизни думали в это время спутники деда Боровикова.

В апреле с неукротимой яростью, словно нагоняя время, развернула свои силы весна, взламывая льды на Джалинде, очищая Становик, Яблонку и ее отроги от снега, покрывая склоны гор буйной зеленью.

Почти весь май стояла дремотная жара.

А в середине июня, к концу весенних испытаний, с беспрерывным однообразием пошли невиданные для этого времени года дожди. Лавины воды изо дня в день обрушивались на Новые Ключи. Все двадцать три фоки, окружавшие рудничный поселок, были накрыты низкими тучами. По крутым улочкам поселка стекали к ключу потоки, волоча камни, щепу, листья, ветви подрытых кустарников. Ключ, обычно мирно шумевший меж двух рядов ольшаника, расширил свои владения, и ольшаник оказался посредине бурной воды. Чтобы попасть в школу, ребятам, жившим на левом берегу ключа, надо было обходить весь поселок, подымаясь вверх по течению, или, разувшись, высоко завернув штанишки, итти вброд. Плашкоут, соединявший оба берега Джалинды, сорвало с троса, и Заречье оказалось оторванным от поселка. Вода в реке взбухала, медленно и грозно накапливалась у дамбы.

Таких дождей не бывало в Новых Ключах и в окрестностях лет пятьдесят.

В классах, где проводились испытания, стоял сумеречный свет; приходилось с утра зажигать электричество, а отвечали школьники под нудную и никому не нужную подсказку дождя, то бормотавшего в отдалении, то приближавшего свой голос к самым стеклам, то сыпавшего частыми горошинами скороговорки в окно. Геннадий Васильевич расхаживал меж парт, заложив руки за спину, и, простреливая и дождь, и тучи, и Джалинду серыми глазками, приговаривал:

— Хорошее, братцы, дело! Хорошее, нечего сказать!

— Хорошо, что хоть малыши закончили учебу, — отвечала Варвара Ивановна, кутаясь в свою оренбургскую шаль.