Радий Погодин - Ожидание (три повести об одном и том же)

Ко­гда он скрыл­ся в улич­ной раз­но­цвет­ной тол­пе, Лёш­ка-Х­валь­ба под­тя­нул об­вис­лые три­ко­таж­ные брю­ки.

– Вер­нёт­ся. Как уви­дит кле­щи, так и… – Лёш­ка до­ба­вил не­сколь­ко слов, из ко­то­рых яс­но, что де­ла­ют лю­ди в ми­ну­ту стра­ха.

Лю­цин­д­ра от не­го ото­дви­ну­лась. Ска­за­ла:

– Ду­рак.

– Не гру­би, – Лёш­ка на­це­лил­ся дать Лю­цин­д­ре щелч­ка в лоб.

Гень­ка, у ко­то­ро­го не бы­ло клич­ки, встал ме­ж­ду ни­ми. С Гень­кой спо­рить не­безо­пас­но – Лёш­ка по­вер­нул­ся к не­му спи­ной.

– Про­сто­ква­ша, пой­дём, я те­бя обы­граю во что-ни­будь.

Ван­дер­буль ша­гал вдоль до­мов. Дождь бле­стел у не­го на рес­ни­цах. Мел­кий дождь не льёт­ся, он при­ли­па­ет к ще­кам и к оде­ж­де.

Лю­ди веж­ли­вы и бо­лез­нен­но са­мо­лю­би­вы. Все­му ви­ной де­ли­кат­ная ме­лочь – оде­ж­да. Чем до­ро­же оде­ж­да, тем обид­чи­вее её хо­зя­ин: жаль се­бя, жаль де­нег, жаль на­дежд, воз­ла­гае­мых на хо­ро­ший кос­тюм.

Ван­дер­бу­лю дождь ни­по­чём. Он его да­же не за­ме­ча­ет, толь­ко гу­бы со­лё­ные.

Де­вуш­ки, стран­ный на­род, улы­ба­ют­ся ему. Им смеш­но, что идёт он под мел­ким до­ж­дём на под­виг та­кой от­ре­шён­ный и свет­лый.

– Эй!

Ван­дер­буль спо­ткнул­ся, по­чув­ст­во­вал вкус язы­ка.

– Смот­ри под но­ги,

В мок­ром ас­фаль­те пе­ре­вер­ну­тый мир. Че­ло­век в лю­ке про­ве­ря­ет те­ле­фон­ные ка­бе­ли.

И вдруг за­све­ти­лись пят­на­ми лу­жи, мел­кий дождь за­свер­кал и рас­та­ял – на зем­лю хлы­ну­ло солн­це.

– Мо­ро­же­ное! Сли­воч­ное, фрук­то­вое…

Ван­дер­буль по­вер­нул к боль­ни­це.

В скве­ре пи­ща­ли и ра­до­ва­лись во­ро­бьи. На мок­рой ска­мей­ке, под­ло­жив под се­бя фу­раж­ку, си­дел ре­мес­лен­ник Ар­ка­дий из Ван­дер­бу­ле­ва до­ма. Ря­дом, на Ар­ка­дие­вых учеб­ни­ках, си­де­ла дев­чон­ка.

Ван­дер­буль сел ря­дом.

– Ар­ка­дий, вам зу­бы рва­ли? – спро­сил Ван­дер­буль.

– За­чем? У ме­ня зу­бы – как шес­тер­ни. Я мо­гу ими ка­мень дро­бить.

Из от­кры­то­го ок­на боль­ни­цы вы­ле­тел крик, ис­ко­рё­жен­ный бо­лью. Он спуг­нул во­робь­ёв и за­тих.

– Ой, – про­шеп­та­ла дев­чон­ка.

Ван­дер­буль по­про­бо­вал встать, но ко­ле­ни у не­го по­дог­ну­лись.

– Че­пу­ха, – ска­зал Ар­ка­дий. – Ме­ня вы­со­ким на­пря­же­ни­ем уда­ри­ло – и то ни­че­го. Уже по­бе­жа­ли ящик за­ка­зы­вать, а я взял и очу­хал­ся.

Гла­за у дев­чон­ки вспых­ну­ли та­кой неж­но­стью, что Ван­дер­буль по­крас­нел.

– Я по­шёл, – ска­зал он. Встал и, что­бы не сесть об­рат­но, уце­пил­ся за спин­ку ска­мьи.

– Да ты не ро­бей, – под­бод­рил его Ар­ка­дий. – Ко­гда те­бе зуб по­тя­нут, ты се­бя за но­гу ущип­ни.

Сно­ва на­чал­ся мел­кий дождь, по­тёк по ще­кам, как сле­зы.

– Бед­ный, – про­шеп­та­ла дев­чон­ка.

Де­вуш­ка в ре­ги­ст­ра­ту­ре чи­та­ла кни­гу. Бро­ви у неё дви­га­лись в такт с чу­жи­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми, и дёр­гал­ся нос.

Че­ло­ве­ку нель­зя жить и меч­тать, ес­ли в де­сять лет он не ис­пы­тал ещё на­стоя­щей бо­ли, не опо­знал её пол­ной си­лы.

– Тё­тень­ка! – крик­нул ей Ван­дер­буль. – Тё­тень­ка!

Де­вуш­ка вы­плы­ла из ту­ма­на.

– Че­го ты орёшь?

– Мне зуб та­щить.

– Бо­же, ка­кой крик под­нял. Иди в дет­скую по­ли­кли­ни­ку.

Ван­дер­буль смор­щил­ся, за­выл гром­ко. Од­ной ру­кой он схва­тил­ся за жи­вот, дру­гой за щё­ку. Ему ка­за­лось, что, ес­ли он пе­ре­ста­нет выть и кри­чать, де­вуш­ка ему не по­ве­рит и вы­ста­вит его за дверь.

– Не мо­гу-у. Я сю­да еле-е­ле до­б­рал­ся.

Де­вуш­ка ещё не уме­ла рас­по­зна­вать боль по гла­зам. Она не­до­вер­чи­во слу­ша­ла Ван­дер­бу­ле­вы во­пли. Ван­дер­буль ста­рал­ся изо всей мо­чи – с ба­со­ви­тым за­хле­бом и тон­ки­ми под­вы­ва­ния­ми. На­ко­нец де­вуш­ка вздох­ну­ла, за­ло­жи­ла книж­ку от­крыт­кой с над­пи­сью «Кар­ло­вы Ва­ры» и, под­няв те­ле­фон­ную труб­ку, спро­си­ла слу­жеб­ным го­ло­сом:

– Де­жур­но­го вра­ча… Со­фья Иг­нать­ев­на, при­ме­те с ост­рой бо­лью? – По­том она по­смот­ре­ла на Ван­дер­бу­ля, и во взгля­де её поя­ви­лось со­чув­ст­вие. – Толь­ко рвать не да­вай, пусть ле­чат. Очень обид­но, ко­гда муж­чи­на без­зу­бый.

Ван­дер­буль под­нял­ся по ле­ст­ни­це.

На вто­ром эта­же в ко­ри­до­ре си­де­ли лю­ди на бе­лых ди­ва­нах. Мол­ча­ли. Боль при­да­ла их ли­цам вы­ра­же­ние скорб­ной за­дум­чи­во­сти и ве­ли­чия.